Я в плену,
в краю чужом, далёком!
в краю чужом, далёком!
сборник стихотворений о судьбах пленных на войне
Предисловие
Сборник стихотворений «Я в плену в краю чужом, далеком!» создавался в 2020 году, когда Россия отмечала 75-летие победы над фашизмом. За эти годы сменилось три поколения людей, родившихся и выросших в мирное время. И пусть наша жизнь всегда была наполнена своими трудностями, они не сопоставимы с трагедией, обрушившейся на наших предков в страшные годы Мировой войны. Несмотря на то, что прошло уже столько лет после ее окончания, мы до сих пор пытаемся осмыслить этот период нашей истории и опыт участников войны.
Мир солдата опасен и непредсказуем. В каждую минуту его судьба может измениться — смерть или плен — и кто знает, что окажется хуже... Советское руководство воспринимало пленных как отступников и предателей Родины. Немало времени прошло, прежде чем отношение к пленным изменилось. Ознакомиться с данными статистики о положении людей, вернувшихся из плена, читатель может в конце сборника.
Тема плена, несмотря на свою сложность и неоднозначность, все же получила освещение в литературе военного времени. Стихотворения и проза о военнопленных создавались как в годы войны (порой в самих концлагерях), так и позднее. Однако только сейчас, в эпоху гуманизации общества, читающая публика стала готова к диалогу на темы, о которых раньше не принято было говорить. Наш сборник призван привлечь внимание читателя именно к этой, закрытой ранее, грани воины — человеку в плену.
Название сборника «Я в плену в краю чужом, далеком!» — это начальная строка из стихотворения Александра Меркулова, которое он написал карандашом на досках тюремной койки в гестапо города Крустпилс. Рядом со стихотворением Александр оставил послание для всего советского народа и календарь, в котором зачеркивал дни во время содержания в плену. Последним был зачеркнут вторник, 20 июня 1944 года. Александр Меркулов и Myca Джалиль — единственные авторы нашего сборника, не узнавшие о победе, за которую они отдали жизни.
Многие из авторов, чьи произведения вошли в сборник, прошли через ужасы концлагерей. Кто-то — будучи взрослым, а кто-то — еще ребенком. В стихотворениях они затрагивают универсальные темы человеческой жизни, и в то же время в каждом из текстов можно увидеть персональную историю. Положение ребенка в плену, воспоминания молодости, душевное состояние человека в заключении, проявление героизма военнопленными — стихотворения показывают нам разные аспекты жизни «по ту сторону колючей проволоки».
В нашем сборнике стихотворения представлены в хронологическом порядке. К сожалению, нам известны даты создания не всех произведений, но большинство из них имеют авторские пометы о времени написания или первой публикации стихотворения. Хронологическое расположение произведений — от более ранних, написанных во время войны, к поздним, которые создавались либо при анализе собственных воспоминаний, либо авторами, которые уже не застали войну в сознательном возрасте, но приняли этот опыт от своих родителей, позволяет проследить, как менялось эмоциональное отношение к военнопленным с течением времени, со сменой идеологии и революцией общественных взглядов.
Надеемся, что сборник «Я в плену в краю чужом, далеком!» откроет вам еще одну, возможно, неизвестную ранее, грань Великой Отечественной войны и познакомит с историями людей, пережившими плен.
С уважением, составители сборника Валерия Кожемкулова,
Екатерина Мазепина, Надежда Румянцева, Ульяна Тимофеева.
Мир солдата опасен и непредсказуем. В каждую минуту его судьба может измениться — смерть или плен — и кто знает, что окажется хуже... Советское руководство воспринимало пленных как отступников и предателей Родины. Немало времени прошло, прежде чем отношение к пленным изменилось. Ознакомиться с данными статистики о положении людей, вернувшихся из плена, читатель может в конце сборника.
Тема плена, несмотря на свою сложность и неоднозначность, все же получила освещение в литературе военного времени. Стихотворения и проза о военнопленных создавались как в годы войны (порой в самих концлагерях), так и позднее. Однако только сейчас, в эпоху гуманизации общества, читающая публика стала готова к диалогу на темы, о которых раньше не принято было говорить. Наш сборник призван привлечь внимание читателя именно к этой, закрытой ранее, грани воины — человеку в плену.
Название сборника «Я в плену в краю чужом, далеком!» — это начальная строка из стихотворения Александра Меркулова, которое он написал карандашом на досках тюремной койки в гестапо города Крустпилс. Рядом со стихотворением Александр оставил послание для всего советского народа и календарь, в котором зачеркивал дни во время содержания в плену. Последним был зачеркнут вторник, 20 июня 1944 года. Александр Меркулов и Myca Джалиль — единственные авторы нашего сборника, не узнавшие о победе, за которую они отдали жизни.
Многие из авторов, чьи произведения вошли в сборник, прошли через ужасы концлагерей. Кто-то — будучи взрослым, а кто-то — еще ребенком. В стихотворениях они затрагивают универсальные темы человеческой жизни, и в то же время в каждом из текстов можно увидеть персональную историю. Положение ребенка в плену, воспоминания молодости, душевное состояние человека в заключении, проявление героизма военнопленными — стихотворения показывают нам разные аспекты жизни «по ту сторону колючей проволоки».
В нашем сборнике стихотворения представлены в хронологическом порядке. К сожалению, нам известны даты создания не всех произведений, но большинство из них имеют авторские пометы о времени написания или первой публикации стихотворения. Хронологическое расположение произведений — от более ранних, написанных во время войны, к поздним, которые создавались либо при анализе собственных воспоминаний, либо авторами, которые уже не застали войну в сознательном возрасте, но приняли этот опыт от своих родителей, позволяет проследить, как менялось эмоциональное отношение к военнопленным с течением времени, со сменой идеологии и революцией общественных взглядов.
Надеемся, что сборник «Я в плену в краю чужом, далеком!» откроет вам еще одну, возможно, неизвестную ранее, грань Великой Отечественной войны и познакомит с историями людей, пережившими плен.
С уважением, составители сборника Валерия Кожемкулова,
Екатерина Мазепина, Надежда Румянцева, Ульяна Тимофеева.
Содержание
Перец Давидович Маркиш
Муса Джалиль
Юрий Васильевич Грунин
Борис Леонидович Пастернак
Александр Алексеевич Меркулов
Василий Тимохин
Александр Трифонович Твардовский
Дебора Вааранди
Владимир Семёнович Высоцкий
Семен Израилевич Липкин
Людмила Михайловна Голодяевская
Игорь Данилович Игнатенко
Николай Дробовский
Николай Георгиевич Лавринов
Борис Абрамович Слуцкий
Виталий Ильич Смирнов
Статистические данные
Использованные источники
Муса Джалиль
Юрий Васильевич Грунин
Борис Леонидович Пастернак
Александр Алексеевич Меркулов
Василий Тимохин
Александр Трифонович Твардовский
Дебора Вааранди
Владимир Семёнович Высоцкий
Семен Израилевич Липкин
Людмила Михайловна Голодяевская
Игорь Данилович Игнатенко
Николай Дробовский
Николай Георгиевич Лавринов
Борис Абрамович Слуцкий
Виталий Ильич Смирнов
Статистические данные
Использованные источники
Перец Давидович Маркиш (1895-1952)
Многие произведения Маркиша наполнены пафосом социального переустройства общества. Он входил в руководство Союза писателей СССР, возглавлял еврейскую секцию Союза писателей. В 1939 году стал кандидатом в члены коммунистической партии, был награжден орденом Ленина. Однако творчество поэта нередко выходило за идеологические рамки, устанавливаемые советским руководством.
В 1940 году, в период «дружбы» Советского Союза с Германией, Маркиш написал поэму «Танцерн фун гето» («Танцовщица из гетто») и завершил работу над начатой в 1927 году поэмой «Ферцикйорикер ман» («Сорокалетний»), охватывающей еврейскую историю от библейских времен до русской революции.
Начатая Маркишем в 1941 году поэма «Милхоме» стала одним из первых эпических произведений о битве с нацизмом. Поэт был членом Еврейского антифашистского комитета, редактировал сборник «Цум зиг» и литературно-художественный альманах ‹Хеймланд».
Произведения Маркиша много издавались в переводе на русский язык, в том числе в престижной Большой серии «Библиотеки поэта» (Ленинград, 1969) в переводах Анны Ахматовой, Павла Антокольского, Эдуарда Багрицкого.
Многие произведения Маркиша наполнены пафосом социального переустройства общества. Он входил в руководство Союза писателей СССР, возглавлял еврейскую секцию Союза писателей. В 1939 году стал кандидатом в члены коммунистической партии, был награжден орденом Ленина. Однако творчество поэта нередко выходило за идеологические рамки, устанавливаемые советским руководством.
В 1940 году, в период «дружбы» Советского Союза с Германией, Маркиш написал поэму «Танцерн фун гето» («Танцовщица из гетто») и завершил работу над начатой в 1927 году поэмой «Ферцикйорикер ман» («Сорокалетний»), охватывающей еврейскую историю от библейских времен до русской революции.
Начатая Маркишем в 1941 году поэма «Милхоме» стала одним из первых эпических произведений о битве с нацизмом. Поэт был членом Еврейского антифашистского комитета, редактировал сборник «Цум зиг» и литературно-художественный альманах ‹Хеймланд».
Произведения Маркиша много издавались в переводе на русский язык, в том числе в престижной Большой серии «Библиотеки поэта» (Ленинград, 1969) в переводах Анны Ахматовой, Павла Антокольского, Эдуарда Багрицкого.
Клятва
Ты боль свою, как славу, гордо нес,
Как саблю, выхваченную из ножен.
Слезами сон твой мы не потревожим,
Мы честью поклялись красноармейских звезд.
У праха твоего, — где 6 ни лежал твой прах,
Каким песком его 6 ни заносило время,
Мы будем мстить, сжимая меч в руках,
Пока твоих убийц не уничтожим племя.
Покрылась пеплом скорбная земля,
Покрылись дали траурною сеткой.
Ты шел на смерть — была тверда нога твоя,
На муки шел ты, как идут в разведку.
Ты был от мук своих отчизной отделен,
С отчизною в груди ты миг последний прожил,
Пред сворой палачей стоял ты, обнажен,
С презрением глядел на мерзостные рожи.
Привязан к дереву, как Прометей к скале,
Стоял ты, взорами грядущее читая,
Но не орел клевал тебя в полночной мгле,
А черных воронов тебя когтила стая.
Ты на костер взошел, последний сделав шаг.
Пред пыткою такой померкнут пытки ада,
Но голос родины звенел в твоих ушах,
Нет, ты не зарыдал и не молил пощады.
Рыдали за тебя и ветер, и леса,
Текли, как воины, отряды рек ревучих,
Из недр высоких гор гудели голоса,
И солнце спряталось в густых ненастных тучах.
Сквозь ветви пробиваясь, звуки шли,
И песнь лилась, как буря, нарастая.
Смятенная земля скорбела. А вдали
Простерла руки мать седая,
С тобой страдания предсмертные деля,
На подвиг младшего благословляла сына:
— сияньем солнечным клянется вся земля,
Клянется родина, могуча и едина.
Клянется битвою последнею своей
Боец, принявший смерть с презреньем небывалым,
Что будет мрак твоих проколотых очей
Могильной пропастью фашистским каннибалам!
Где камни на земле, чтоб охранять твой прах?
Где приняла тебя земля отверстым лоном?
Потомки пронесут тебя в своих сердцах,
Они тебя найдут, они придут с поклоном.
Свободные пройдут свободною землей.
Они тебя найдут, ты можешь быть спокоен.
Они придут к тебе сквозь холод, ветер, зной,
Замученный врагом, бессмертный воин!
Мы нашу боль должны достойно перенесть,
Но сталью мы сверкнем, мы пламенем взметнемся!
Великой будет месть, и грозной будет месть,
Красноармеец! Мы не плачем, мы клянемся!
1941
Ты боль свою, как славу, гордо нес,
Как саблю, выхваченную из ножен.
Слезами сон твой мы не потревожим,
Мы честью поклялись красноармейских звезд.
У праха твоего, — где 6 ни лежал твой прах,
Каким песком его 6 ни заносило время,
Мы будем мстить, сжимая меч в руках,
Пока твоих убийц не уничтожим племя.
Покрылась пеплом скорбная земля,
Покрылись дали траурною сеткой.
Ты шел на смерть — была тверда нога твоя,
На муки шел ты, как идут в разведку.
Ты был от мук своих отчизной отделен,
С отчизною в груди ты миг последний прожил,
Пред сворой палачей стоял ты, обнажен,
С презрением глядел на мерзостные рожи.
Привязан к дереву, как Прометей к скале,
Стоял ты, взорами грядущее читая,
Но не орел клевал тебя в полночной мгле,
А черных воронов тебя когтила стая.
Ты на костер взошел, последний сделав шаг.
Пред пыткою такой померкнут пытки ада,
Но голос родины звенел в твоих ушах,
Нет, ты не зарыдал и не молил пощады.
Рыдали за тебя и ветер, и леса,
Текли, как воины, отряды рек ревучих,
Из недр высоких гор гудели голоса,
И солнце спряталось в густых ненастных тучах.
Сквозь ветви пробиваясь, звуки шли,
И песнь лилась, как буря, нарастая.
Смятенная земля скорбела. А вдали
Простерла руки мать седая,
С тобой страдания предсмертные деля,
На подвиг младшего благословляла сына:
— сияньем солнечным клянется вся земля,
Клянется родина, могуча и едина.
Клянется битвою последнею своей
Боец, принявший смерть с презреньем небывалым,
Что будет мрак твоих проколотых очей
Могильной пропастью фашистским каннибалам!
Где камни на земле, чтоб охранять твой прах?
Где приняла тебя земля отверстым лоном?
Потомки пронесут тебя в своих сердцах,
Они тебя найдут, они придут с поклоном.
Свободные пройдут свободною землей.
Они тебя найдут, ты можешь быть спокоен.
Они придут к тебе сквозь холод, ветер, зной,
Замученный врагом, бессмертный воин!
Мы нашу боль должны достойно перенесть,
Но сталью мы сверкнем, мы пламенем взметнемся!
Великой будет месть, и грозной будет месть,
Красноармеец! Мы не плачем, мы клянемся!
1941
Муса Джалиль (Залилов) (1906-1944)
Myca Джалиль родился в деревне Мустафино Оренбургской области, начал писать стихи с восьми лет и до начала войны опубликовал десять поэтических сборников.
13 июля 1941 года Джалиль получил повестку на фронт. Сперва его направили на курсы политработников, затем — на Волховский фронт. Он попал в редакцию красноармейской газеты «Отвага» при Второй ударной армии, расположившуюся среди болот и гнилых лесов под Ленинградом. В письме своему другу, литературоведу Гази Кашшафу, Джалиль в марте 1942 года напишет: «На днях вернулся из десятидневной командировки по частям нашего фронта, был на передовой, выполнял особое задание. Поездка была трудная, опасная, но очень интересная. Все время был под обстрелом. Три ночи подряд не спали, питался на ходу. Но видел много». Кашшафу адресовано и последнее письмо Джалиля с фронта — в июне 1942 года: «Я продолжаю писать cmuxu и песни. Но редко. Некогда, и обстановка другая. У нас сейчас кругом идут жестокие бои. Крепко деремся, не на жизнь, а на смерть...».
Myca с этим письмом пытался переправить все свои написанные стихи в тыл. Очевидцы рассказывали, что он все время носил в своей походной сумке толстую потрепанную тетрадь, в которую записывал все, сочиненное им. Но где сегодня эта тетрадь, неизвестно.
Сначала — лагерь военнопленных у станции Сиверской Ленинградской области. Затем — предполье старинной Двинской крепости. Новый этап — пешком, мимо разрушенных сел и деревень — Рига. Потом — Каунас, форпост № 6 на окраине города. В последних числах октября 1942 года Джалиля привезли в польскую крепость Демблин, построенную еще при Екатерине II.
Крепость была обнесена несколькими рядами колючей проволоки, установлены сторожевые посты с пулеметами и прожекторами.
В январе 1943 года Джалиля в числе других отобранных узников привезли в лагерь Вустрау под Берлином. Этот лагерь был необычным: часть узников закрытого лагеря не только выполняла работы, но и посещала занятия, на которых учебные руководители отбирали людей, близких им по взглядам.
В закрытом лагере Джалиль и его единомышленники вели подпольную работу. В группу уже входили журналист Рахим Саттар, детский писатель Абдулла Алиш, инженер Фуат Булатов, экономист Гариф Шабаев. Все они для вида согласились сотрудничать с немцами, по выражению Мусы, чтобы «взорвать легион изнутри». В марте Mycy и его друзей перевели в Берлин.
Встречи подпольного комитета, или джалильцев, проходили под видом дружеских встреч. Конечной целью было восстание легионеров. Среди подпольщиков были те, кто работал в татарской газете, выпускаемой немцами для легионеров, и перед ними стояла задача сделать работу газеты безвредной и скучной, препятствовать появлению антисоветских статей. Подпольщики также наладили выпуск антифашистских листовок на татарском и русском языках.
Деятельность джалильцев оказалась замечена нацистами. В июле 1943 года далеко на востоке грохотала Курская битва, закончившаяся полным провалом немецкого плана «Цитадель». В это время поэт и его товарищи еще на свободе, но на каждого из них в Управлении безопасности уже имелось солидное досье. Последнее совещание подпольщиков состоялось 9 августа. На нем Myca сообщил, что связь с партизанами и Красной Армией налажена. Восстание было намечено на 14 августа. Однако 11 августа всех «культурных пропагандистов» вызвали в солдатскую столовую — якобы для репетиции. Здесь все «артисты» были арестованы. Во дворе — для устрашения — Джалиля избили на глазах у задержанных.
Джалиль знал, что он и его друзья обречены на казнь. Перед лицом своей смерти поэт переживал небывалый творческий подъем. Он осознавал, что так, как сейчас, еще никогда не писал. Он спешил. Надо было оставить людям обдуманное и накопленное. Он пишет в это время не только патриотические стихи. В его словах — не только тоска по родине, родным людям или ненависть к нацизму. В них, что удивительно, — лирика и юмор.
Смертный приговор джалилевцам вынесли в феврале 1944 года. Казнили их только в августе. Шесть месяцев заключения Джалиль тоже писал стихи, но ни одно из них до нас не дошло. Сохранились лишь два блокнота, в которых содержится 93 стихотворения. Первый блокнот из тюрьмы вынес Нигмат Терегулов и передал его в Союз писателей Татарии в 1946 году. Вскоре Терегулов был арестован уже в СССР и погиб в лагере. Второй блокнот вместе с вещами переслал матери поэта Андре Тиммерманс. Сегодня подлинники рукописей хранятся в литературном фонде казанского музея Джалиля.
25 августа 1944 года 11 джалилевцев были казнены в тюрьме Плётцензея в Берлине на гильотине. До сих пор не известно, где находится могила Джалиля и его соратников.
В СССР в послевоенные годы МГБ (НКВД) открыли розыскное дело. Жену Мусы Джалиля вызвали на Лубянку для допросов. Имя поэта исчезло со страниц книг и учебников. Когда исполнялись по радио или с эстрады песни на его слова, то обычно говорилось, что слова — народные. Закрылось дело лишь после смерти Сталина за неимением улик. В апреле 1953 года впервые были опубликованы шесть стихотворений в «Литературной газете» по инициативе ее редактора Константина Симонова. Стихи получили широкий отклик. Затем Myca Джалиль был посмертно награжден званием Героя Советского Союза (1956). Из предателя превратился в того, чье имя стало символом преданности Родине.
Myca Джалиль родился в деревне Мустафино Оренбургской области, начал писать стихи с восьми лет и до начала войны опубликовал десять поэтических сборников.
13 июля 1941 года Джалиль получил повестку на фронт. Сперва его направили на курсы политработников, затем — на Волховский фронт. Он попал в редакцию красноармейской газеты «Отвага» при Второй ударной армии, расположившуюся среди болот и гнилых лесов под Ленинградом. В письме своему другу, литературоведу Гази Кашшафу, Джалиль в марте 1942 года напишет: «На днях вернулся из десятидневной командировки по частям нашего фронта, был на передовой, выполнял особое задание. Поездка была трудная, опасная, но очень интересная. Все время был под обстрелом. Три ночи подряд не спали, питался на ходу. Но видел много». Кашшафу адресовано и последнее письмо Джалиля с фронта — в июне 1942 года: «Я продолжаю писать cmuxu и песни. Но редко. Некогда, и обстановка другая. У нас сейчас кругом идут жестокие бои. Крепко деремся, не на жизнь, а на смерть...».
Myca с этим письмом пытался переправить все свои написанные стихи в тыл. Очевидцы рассказывали, что он все время носил в своей походной сумке толстую потрепанную тетрадь, в которую записывал все, сочиненное им. Но где сегодня эта тетрадь, неизвестно.
Сначала — лагерь военнопленных у станции Сиверской Ленинградской области. Затем — предполье старинной Двинской крепости. Новый этап — пешком, мимо разрушенных сел и деревень — Рига. Потом — Каунас, форпост № 6 на окраине города. В последних числах октября 1942 года Джалиля привезли в польскую крепость Демблин, построенную еще при Екатерине II.
Крепость была обнесена несколькими рядами колючей проволоки, установлены сторожевые посты с пулеметами и прожекторами.
В январе 1943 года Джалиля в числе других отобранных узников привезли в лагерь Вустрау под Берлином. Этот лагерь был необычным: часть узников закрытого лагеря не только выполняла работы, но и посещала занятия, на которых учебные руководители отбирали людей, близких им по взглядам.
В закрытом лагере Джалиль и его единомышленники вели подпольную работу. В группу уже входили журналист Рахим Саттар, детский писатель Абдулла Алиш, инженер Фуат Булатов, экономист Гариф Шабаев. Все они для вида согласились сотрудничать с немцами, по выражению Мусы, чтобы «взорвать легион изнутри». В марте Mycy и его друзей перевели в Берлин.
Встречи подпольного комитета, или джалильцев, проходили под видом дружеских встреч. Конечной целью было восстание легионеров. Среди подпольщиков были те, кто работал в татарской газете, выпускаемой немцами для легионеров, и перед ними стояла задача сделать работу газеты безвредной и скучной, препятствовать появлению антисоветских статей. Подпольщики также наладили выпуск антифашистских листовок на татарском и русском языках.
Деятельность джалильцев оказалась замечена нацистами. В июле 1943 года далеко на востоке грохотала Курская битва, закончившаяся полным провалом немецкого плана «Цитадель». В это время поэт и его товарищи еще на свободе, но на каждого из них в Управлении безопасности уже имелось солидное досье. Последнее совещание подпольщиков состоялось 9 августа. На нем Myca сообщил, что связь с партизанами и Красной Армией налажена. Восстание было намечено на 14 августа. Однако 11 августа всех «культурных пропагандистов» вызвали в солдатскую столовую — якобы для репетиции. Здесь все «артисты» были арестованы. Во дворе — для устрашения — Джалиля избили на глазах у задержанных.
Джалиль знал, что он и его друзья обречены на казнь. Перед лицом своей смерти поэт переживал небывалый творческий подъем. Он осознавал, что так, как сейчас, еще никогда не писал. Он спешил. Надо было оставить людям обдуманное и накопленное. Он пишет в это время не только патриотические стихи. В его словах — не только тоска по родине, родным людям или ненависть к нацизму. В них, что удивительно, — лирика и юмор.
Смертный приговор джалилевцам вынесли в феврале 1944 года. Казнили их только в августе. Шесть месяцев заключения Джалиль тоже писал стихи, но ни одно из них до нас не дошло. Сохранились лишь два блокнота, в которых содержится 93 стихотворения. Первый блокнот из тюрьмы вынес Нигмат Терегулов и передал его в Союз писателей Татарии в 1946 году. Вскоре Терегулов был арестован уже в СССР и погиб в лагере. Второй блокнот вместе с вещами переслал матери поэта Андре Тиммерманс. Сегодня подлинники рукописей хранятся в литературном фонде казанского музея Джалиля.
25 августа 1944 года 11 джалилевцев были казнены в тюрьме Плётцензея в Берлине на гильотине. До сих пор не известно, где находится могила Джалиля и его соратников.
В СССР в послевоенные годы МГБ (НКВД) открыли розыскное дело. Жену Мусы Джалиля вызвали на Лубянку для допросов. Имя поэта исчезло со страниц книг и учебников. Когда исполнялись по радио или с эстрады песни на его слова, то обычно говорилось, что слова — народные. Закрылось дело лишь после смерти Сталина за неимением улик. В апреле 1953 года впервые были опубликованы шесть стихотворений в «Литературной газете» по инициативе ее редактора Константина Симонова. Стихи получили широкий отклик. Затем Myca Джалиль был посмертно награжден званием Героя Советского Союза (1956). Из предателя превратился в того, чье имя стало символом преданности Родине.
Прости, Родина! (Перевод С. Северцева)
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов — свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.
В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: — Приди! Добей!.. —
Просил: — Избавь от жестокого рабства! —
Молил медлительную: — Скорей!..
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла — прошла стороной.
Последний миг — и выстрела нет!
Мне изменил мой пистолет...
Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
Поверь мне, Родина, был орлом я, —
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.
Что делать? Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль нанесла мой кровавый след...
...Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к Отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.
Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!
1942
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чем-нибудь бросит упрек?
Волхов — свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берег.
В содрогающемся под бомбами,
Обреченном на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны. Слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
Я не ждал ни спасенья, ни чуда.
К смерти взывал: — Приди! Добей!.. —
Просил: — Избавь от жестокого рабства! —
Молил медлительную: — Скорей!..
Судьба посмеялась надо мной:
Смерть обошла — прошла стороной.
Последний миг — и выстрела нет!
Мне изменил мой пистолет...
Скорпион себя убивает жалом,
Орел разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?
Поверь мне, Родина, был орлом я, —
Горела во мне орлиная страсть!
Уж я и крылья сложил, готовый
Камнем в бездну смерти упасть.
Что делать? Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумертвые руки,
Пыль нанесла мой кровавый след...
...Я вижу зарю над колючим забором.
Я жив, и поэзия не умерла:
Пламенем ненависти исходит
Раненое сердце орла.
Вновь заря над колючим забором,
Будто подняли знамя друзья!
Кровавой ненавистью рдеет
Душа полоненная моя!
Только одна у меня надежда:
Будет август. Во мгле ночной
Гнев мой к врагу и любовь к Отчизне
Выйдут из плена вместе со мной.
Есть одна у меня надежда —
Сердце стремится к одному:
В ваших рядах идти на битву.
Дайте, товарищи, место ему!
1942
Пташка (Перевод В. Ганиева)
Бараков цепи и песок сыпучий
Колючкой огорожены кругом.
Как будто мы жуки в навозной куче:
Здесь копошимся. Здесь мы и живем.
Чужое солнце всходит над холмами,
Но почему нахмурилось оно? —
Не греет, не ласкает нас лучами, —
Безжизненное, бледное пятно...
За лагерем простерлось к лесу поле,
Отбивка кос там по утрам слышна.
Вчера с забора, залетев в неволю,
Нам пела пташка добрая одна.
Ты, пташка, не на этом пой заборе.
Ведь в лагерь наш опасно залетать.
Ты видела сама — тут кровь и горе,
Тут слезы заставляют нас глотать.
Ой гостья легкокрылая, скорее
Мне отвечай: когда в мою страну
Ты снова полетишь, свободно рея?
Хочу я просьбу высказать одну.
В душе непокоренной просьба эта
Жилицею была немало дней.
Мой быстрокрылый друг! Как песнь поэта
Мчись на простор моих родных полей.
По крыльям-стрелам и по звонким песням
Тебя легко узнает мой народ.
И пусть он скажет: ― О поэте весть нам
Вот эта пташка издали несет.
Враги надели на него оковы,
Но не сумели волю в нем сломить.
Пусть в заточенье он, поэта слово
Никто не в силах заковать, убить...
Свободной песней пленного поэта
Спеши, моя крылатая, домой.
Пусть сам погибну на чужбине где-то,
Но будет песня жить в стране родной!
1942
Бараков цепи и песок сыпучий
Колючкой огорожены кругом.
Как будто мы жуки в навозной куче:
Здесь копошимся. Здесь мы и живем.
Чужое солнце всходит над холмами,
Но почему нахмурилось оно? —
Не греет, не ласкает нас лучами, —
Безжизненное, бледное пятно...
За лагерем простерлось к лесу поле,
Отбивка кос там по утрам слышна.
Вчера с забора, залетев в неволю,
Нам пела пташка добрая одна.
Ты, пташка, не на этом пой заборе.
Ведь в лагерь наш опасно залетать.
Ты видела сама — тут кровь и горе,
Тут слезы заставляют нас глотать.
Ой гостья легкокрылая, скорее
Мне отвечай: когда в мою страну
Ты снова полетишь, свободно рея?
Хочу я просьбу высказать одну.
В душе непокоренной просьба эта
Жилицею была немало дней.
Мой быстрокрылый друг! Как песнь поэта
Мчись на простор моих родных полей.
По крыльям-стрелам и по звонким песням
Тебя легко узнает мой народ.
И пусть он скажет: ― О поэте весть нам
Вот эта пташка издали несет.
Враги надели на него оковы,
Но не сумели волю в нем сломить.
Пусть в заточенье он, поэта слово
Никто не в силах заковать, убить...
Свободной песней пленного поэта
Спеши, моя крылатая, домой.
Пусть сам погибну на чужбине где-то,
Но будет песня жить в стране родной!
1942
Последняя песня (Перевод Ю. Кушака)
Земля!.. Отдохнуть бы от плена,
На вольном побыть сквозняке...
Но стынут над стонами стены,
Тяжелая дверь — на замке.
О, небо с душою крылатой!
Я столько бы отдал за взмах!..
Но тело на дне каземата
И пленные руки — в цепях.
Как плещет дождями свобода
В счастливые лица цветов!
Но гаснет под каменным сводом
Дыханье слабеющих слов.
Я знаю — в объятиях света
Так сладостен миг бытия!
Но я умираю... И это
Последняя песня моя.
1943
Земля!.. Отдохнуть бы от плена,
На вольном побыть сквозняке...
Но стынут над стонами стены,
Тяжелая дверь — на замке.
О, небо с душою крылатой!
Я столько бы отдал за взмах!..
Но тело на дне каземата
И пленные руки — в цепях.
Как плещет дождями свобода
В счастливые лица цветов!
Но гаснет под каменным сводом
Дыханье слабеющих слов.
Я знаю — в объятиях света
Так сладостен миг бытия!
Но я умираю... И это
Последняя песня моя.
1943
Юрий Васильевич Грунин (1921-2014)
Был призван в армию, сначала в строительный батальон, затем — в действующие войска на Северо-Западный фронт. В мае 1942 года был контужен в бою и подобран на поле боя штурмовиками дивизии CC «Мертвая голова». С мая 1942 по май 1945 года находился в плену, в прифронтовых лагерях военнопленных на территории Новгородской, Псковской областей, Белоруссии, Латвии, Литвы, Польши, в Германии.
Принимал участие в подпольной комсомольской организации советских военнопленных, которая устраивала побеги, скрывала командиров и коммунистов, казнила предателей. В числе других 165 000 военнопленных работал на строительстве дорог в Организации Тодта, приравненной к армейским частям вермахта, за что и был впоследствии осуждён.
В мае 1945 года лагерь военнопленных перешел в руки британских войск. Англичане предлагали всем интернированным советским военнопленным службу в британской армии и гражданство. Грунин был в числе отказавшихся. Он вернулся в Советскую Армию, проходил службу в зоне советской оккупации Берлина, но вскоре был арестован. Десять лет отбыл в ГУЛАГе: сначала на лесоповале в Усольлаге (Северный брал), затем в Степлаге (Казахстан).
Не имея возможности записывать свои стихи, он многие годы хранил в памяти несколько тысяч строк и перенес их на бумагу лишь в конце 1950-x годов. После освобождения, с 1955 года, жил в казахстанском городе Джезказгане, принимал участие в строительстве города на месте бывшего лагеря. Работал архитектором, резчиком по дереву, чеканщиком, графиком, художником-оформителем. Литературную деятельность начал как переводчик с немецкого и украинского языков. Попытки опубликовать свои стихи в 1960-e годы не оправдались, хотя такие писатели как Твардовский, Сельвинский и Слуцкий давали положительные отзывы.
Первые книги стихов — «Пелена плена» и «Моя планида» были напечатаны только в 1990-e годы в Казахстане. Отдельные стихотворения публиковались в журналах «Новый мир», «Сибирские огни», «Октябрь», «Огонёк», и др., в альманахах «Следопыт Средней Азии», «День поэзии 1989», а также в периодике Болгарии, Австрии и ГДР. Несколько стихотворений вошли в сборник «Средь других имён» (1990), антологию русской поэзии XX века «Строфы века» (составитель Евгений Евтушенко, 1999) и в антологию «Поэзия узников ГУЛАГа».
Был призван в армию, сначала в строительный батальон, затем — в действующие войска на Северо-Западный фронт. В мае 1942 года был контужен в бою и подобран на поле боя штурмовиками дивизии CC «Мертвая голова». С мая 1942 по май 1945 года находился в плену, в прифронтовых лагерях военнопленных на территории Новгородской, Псковской областей, Белоруссии, Латвии, Литвы, Польши, в Германии.
Принимал участие в подпольной комсомольской организации советских военнопленных, которая устраивала побеги, скрывала командиров и коммунистов, казнила предателей. В числе других 165 000 военнопленных работал на строительстве дорог в Организации Тодта, приравненной к армейским частям вермахта, за что и был впоследствии осуждён.
В мае 1945 года лагерь военнопленных перешел в руки британских войск. Англичане предлагали всем интернированным советским военнопленным службу в британской армии и гражданство. Грунин был в числе отказавшихся. Он вернулся в Советскую Армию, проходил службу в зоне советской оккупации Берлина, но вскоре был арестован. Десять лет отбыл в ГУЛАГе: сначала на лесоповале в Усольлаге (Северный брал), затем в Степлаге (Казахстан).
Не имея возможности записывать свои стихи, он многие годы хранил в памяти несколько тысяч строк и перенес их на бумагу лишь в конце 1950-x годов. После освобождения, с 1955 года, жил в казахстанском городе Джезказгане, принимал участие в строительстве города на месте бывшего лагеря. Работал архитектором, резчиком по дереву, чеканщиком, графиком, художником-оформителем. Литературную деятельность начал как переводчик с немецкого и украинского языков. Попытки опубликовать свои стихи в 1960-e годы не оправдались, хотя такие писатели как Твардовский, Сельвинский и Слуцкий давали положительные отзывы.
Первые книги стихов — «Пелена плена» и «Моя планида» были напечатаны только в 1990-e годы в Казахстане. Отдельные стихотворения публиковались в журналах «Новый мир», «Сибирские огни», «Октябрь», «Огонёк», и др., в альманахах «Следопыт Средней Азии», «День поэзии 1989», а также в периодике Болгарии, Австрии и ГДР. Несколько стихотворений вошли в сборник «Средь других имён» (1990), антологию русской поэзии XX века «Строфы века» (составитель Евгений Евтушенко, 1999) и в антологию «Поэзия узников ГУЛАГа».
Я пишу стихи не для славы...
Я пишу стихи не для славы —
Это суть моя в зоне смерти.
О несломленных и о слабых
Я пишу стихи кровью сердца.
В них печаль моя по убитым,
Гнев молчания, счет обидам,
И пока есть кровь в моих венах,
Я пишу о мужестве пленных.
Здесь и ненависть, и молитва.
Песня-летопись говорит вам:
Да осветятся, встанут судьбы,
Как свидетели и как судьи.
Я шепчу стихи, угасая,
Но свечусь еще верой смутной,
Что в стихах своих воскресаю —
Это суть моя, это суд мой.
1943
Я пишу стихи не для славы —
Это суть моя в зоне смерти.
О несломленных и о слабых
Я пишу стихи кровью сердца.
В них печаль моя по убитым,
Гнев молчания, счет обидам,
И пока есть кровь в моих венах,
Я пишу о мужестве пленных.
Здесь и ненависть, и молитва.
Песня-летопись говорит вам:
Да осветятся, встанут судьбы,
Как свидетели и как судьи.
Я шепчу стихи, угасая,
Но свечусь еще верой смутной,
Что в стихах своих воскресаю —
Это суть моя, это суд мой.
1943
Борис Леонидович Пастернак (1890 — 1960)
Начало Великой Отечественной войны поэт провел в подмосковном поселке Переделкино. О первых месяцах войны Пастернак рассказывает в журнальной заметке: «Я дежурил в ночи бомбардировок на крыше двенадцатиэтажного дома — свидетель двух фугасных попаданий в это здание в одно из моих дежурств, рыл блиндаж у себя за городом и проходил курсы военного обучения, неожиданно обнаружившие во мне прирожденного стрелка».
Лето и осень 1941 года — самые страшные полгода в жизни Пастернака. Но это же и первые его счастливые полгода за все советское время, — ведь настало его любимое состояние: катастрофа и единение.
Огородничеством, сочинением стихов и статей жизнь Пастернака в это время не исчерпывается. Он — о чем с гордостью рассказывает в «Бобыле» — проходил военное обучение, стрелял лучше всех в роте. В эти же дни Борис Леонидович пишет цикл стихов «На ранних поездах», который был напечатан несмотря на то, что с конца 30-х годов его стихи почти не издавались.
В 1943 году Борису Леонидовичу удалось попасть на фронт. Военные стихи, написанные в то время, поэма «Зарево» и письма конца войны носят на себе отпечаток новой ясности и решимости, которая подтолкнула его к началу работы над романом «Доктор Живаго».
Начало Великой Отечественной войны поэт провел в подмосковном поселке Переделкино. О первых месяцах войны Пастернак рассказывает в журнальной заметке: «Я дежурил в ночи бомбардировок на крыше двенадцатиэтажного дома — свидетель двух фугасных попаданий в это здание в одно из моих дежурств, рыл блиндаж у себя за городом и проходил курсы военного обучения, неожиданно обнаружившие во мне прирожденного стрелка».
Лето и осень 1941 года — самые страшные полгода в жизни Пастернака. Но это же и первые его счастливые полгода за все советское время, — ведь настало его любимое состояние: катастрофа и единение.
Огородничеством, сочинением стихов и статей жизнь Пастернака в это время не исчерпывается. Он — о чем с гордостью рассказывает в «Бобыле» — проходил военное обучение, стрелял лучше всех в роте. В эти же дни Борис Леонидович пишет цикл стихов «На ранних поездах», который был напечатан несмотря на то, что с конца 30-х годов его стихи почти не издавались.
В 1943 году Борису Леонидовичу удалось попасть на фронт. Военные стихи, написанные в то время, поэма «Зарево» и письма конца войны носят на себе отпечаток новой ясности и решимости, которая подтолкнула его к началу работы над романом «Доктор Живаго».
Разведчики
Синело небо. Было тихо.
Трещали на лугу кузнечики.
Нагнувшись, низкою гречихой
К деревне двигались разведчики.
Их было трое, откровенно
Отчаянных до молодечества,
Избавленных от пуль и плена
Молитвами в глуби отечества.
Деревня вражеским вертепом
Царила надо всей равниною.
Луга желтели курослепом,
Ромашками и пастью львиною.
Вдали был сад, деревьев купы,
Толпились немцы белобрысые,
И под окном стояли группой
Вкруг стойки с канцелярской крысою.
Всмотрясь и головы попрятав,
Разведчики, недолго думая,
Пошли садить из автоматов,
Уверенные и угрюмые.
Деревню пересуматошить
Трудов не стоило особенных.
Взвилась подстреленная лошадь,
Мелькнули мертвые в колдобинах.
И как взлетают арсеналы
По мановенью рук подрывника,
Огню разведки отвечала
Вся огневая мощь противника.
Огонь дал пищу для засечек
На наших пунктах за равниною.
За этой пищею разведчик
И полз сюда, в гнездо осиное.
Давно шел бой. Он был так долог,
Что пропадало чувство времени.
Разрывы мин из шестистволок
Забрасывали небо теменью.
Наверно, вечер. Скоро ужин.
В окопах дома щи с бараниной.
А их короткий век отслужен:
Они контужены и ранены.
Валили наземь басурмане,
Зеленоглазые и карие.
Поволокли, как на аркане,
А палисадник в канцелярию.
Фуражки, морды, папиросы
И роем мухи, как к покойнику.
Вдруг первый вызванный к допросу
Шагнул к ближайшему разбойнику.
Он дал ногой в подвздошье вору
И, выхвативши автомат его,
Очистил залпами контору
От этого жулья проклятого.
Как вдруг его сразила пуля.
Их снова окружили кучею.
Два остальных рукой махнули.
Теперь им гибель неминучая.
Вверху задвигались стропила,
Как бы в ответ их маловерию,
Над домом крышу расщепило
Снарядом нашей артиллерии.
Дом загорелся. В суматохе
Метнулись к выходу два пленника,
И вот они в чертополохе
Бегут задами по гуменнику.
По ним стреляют из-за клети.
Момент и не было товарища.
И в поле выбегает третий
И трет глаза рукою шарящей.
Все день еще, и даль объята
Пожаром солнца сумасшедшего.
Но он дивится не закату,
Закату удивляться нечего.
Садится солнце в курослепе,
И вот что, вот что не безделица:
В деревню входят наши цепи,
И пыль от перебежек стелется.
Без памяти, забыв раненья,
Руками на бегу работая,
Бежит он на соединенье
С победоносною пехотою.
1944
Синело небо. Было тихо.
Трещали на лугу кузнечики.
Нагнувшись, низкою гречихой
К деревне двигались разведчики.
Их было трое, откровенно
Отчаянных до молодечества,
Избавленных от пуль и плена
Молитвами в глуби отечества.
Деревня вражеским вертепом
Царила надо всей равниною.
Луга желтели курослепом,
Ромашками и пастью львиною.
Вдали был сад, деревьев купы,
Толпились немцы белобрысые,
И под окном стояли группой
Вкруг стойки с канцелярской крысою.
Всмотрясь и головы попрятав,
Разведчики, недолго думая,
Пошли садить из автоматов,
Уверенные и угрюмые.
Деревню пересуматошить
Трудов не стоило особенных.
Взвилась подстреленная лошадь,
Мелькнули мертвые в колдобинах.
И как взлетают арсеналы
По мановенью рук подрывника,
Огню разведки отвечала
Вся огневая мощь противника.
Огонь дал пищу для засечек
На наших пунктах за равниною.
За этой пищею разведчик
И полз сюда, в гнездо осиное.
Давно шел бой. Он был так долог,
Что пропадало чувство времени.
Разрывы мин из шестистволок
Забрасывали небо теменью.
Наверно, вечер. Скоро ужин.
В окопах дома щи с бараниной.
А их короткий век отслужен:
Они контужены и ранены.
Валили наземь басурмане,
Зеленоглазые и карие.
Поволокли, как на аркане,
А палисадник в канцелярию.
Фуражки, морды, папиросы
И роем мухи, как к покойнику.
Вдруг первый вызванный к допросу
Шагнул к ближайшему разбойнику.
Он дал ногой в подвздошье вору
И, выхвативши автомат его,
Очистил залпами контору
От этого жулья проклятого.
Как вдруг его сразила пуля.
Их снова окружили кучею.
Два остальных рукой махнули.
Теперь им гибель неминучая.
Вверху задвигались стропила,
Как бы в ответ их маловерию,
Над домом крышу расщепило
Снарядом нашей артиллерии.
Дом загорелся. В суматохе
Метнулись к выходу два пленника,
И вот они в чертополохе
Бегут задами по гуменнику.
По ним стреляют из-за клети.
Момент и не было товарища.
И в поле выбегает третий
И трет глаза рукою шарящей.
Все день еще, и даль объята
Пожаром солнца сумасшедшего.
Но он дивится не закату,
Закату удивляться нечего.
Садится солнце в курослепе,
И вот что, вот что не безделица:
В деревню входят наши цепи,
И пыль от перебежек стелется.
Без памяти, забыв раненья,
Руками на бегу работая,
Бежит он на соединенье
С победоносною пехотою.
1944
Александр Алексеевич Меркулов (... — 1944)
Красноармеец Александр Меркулов, попав в руки к гитлеровцам, содержался в концлагере в городе Крустпилс (Латвия). Ожидая казни, Александр Меркулов на досках тюремной койки нарисовал календарь за июнь 1944 года, где зачеркивал каждый прожитый день. Последним был зачеркнут вторник, 20 июня 1944 года.
Стихотворение «Я в плену в краю чужом, далеком!» было написано на стене в карцере. После стихов следовала надпись: «Товарищи! Как тяжело, когда твердо знаешь, что скоро ты будешь убит рукой палача-немца. Они вырвали меня из советской семьи, приговорили к смерти. Но всех нас они не убьют. Настанет день, когда немцам отомстят за нас. Тяжело в каземате. Ничто тебя здесь не веселит, и никто не приласкает. Солнце и то не может проникнуть, пригреть своими лучами через эти стены тюрьмы. Проклятые немцы. Как ненавижу я их!..»
Стихи и надпись опубликованы в газете «Красная звезда» 22 октября 1944 года.
Красноармеец Александр Меркулов, попав в руки к гитлеровцам, содержался в концлагере в городе Крустпилс (Латвия). Ожидая казни, Александр Меркулов на досках тюремной койки нарисовал календарь за июнь 1944 года, где зачеркивал каждый прожитый день. Последним был зачеркнут вторник, 20 июня 1944 года.
Стихотворение «Я в плену в краю чужом, далеком!» было написано на стене в карцере. После стихов следовала надпись: «Товарищи! Как тяжело, когда твердо знаешь, что скоро ты будешь убит рукой палача-немца. Они вырвали меня из советской семьи, приговорили к смерти. Но всех нас они не убьют. Настанет день, когда немцам отомстят за нас. Тяжело в каземате. Ничто тебя здесь не веселит, и никто не приласкает. Солнце и то не может проникнуть, пригреть своими лучами через эти стены тюрьмы. Проклятые немцы. Как ненавижу я их!..»
Стихи и надпись опубликованы в газете «Красная звезда» 22 октября 1944 года.
Я в плену в краю чужом, далеком!
Я в плену в краю чужом, далеком!
Дни идут печальной чередой.
Далеко отсюда на востоке
Милый край и отчий дом родной.
Часто снятся мне родные лица,
Ночью слышу близких голоса.
Грезится далекая станица
И любимой милые глаза.
Наяву завидую я птицам,
Облакам, плывущим на восток,
Там моя любимая столица,
Там живет любимый мой народ.
Пусть пожар повсюду полыхает, —
Кто умеет пламенно любить,
Тот придет, я это точно знаю,
Чтоб оковы рабские разбить.
1944
Я в плену в краю чужом, далеком!
Дни идут печальной чередой.
Далеко отсюда на востоке
Милый край и отчий дом родной.
Часто снятся мне родные лица,
Ночью слышу близких голоса.
Грезится далекая станица
И любимой милые глаза.
Наяву завидую я птицам,
Облакам, плывущим на восток,
Там моя любимая столица,
Там живет любимый мой народ.
Пусть пожар повсюду полыхает, —
Кто умеет пламенно любить,
Тот придет, я это точно знаю,
Чтоб оковы рабские разбить.
1944
Василий Тимохин
Информации об авторе не сохранилось. Стихотворение написано 10 ноября 1944 года в лагере для военнопленных и позднее опубликовано на немецком портале «KONTAKTE—KOHTAKTЫ», объединяющем представителей стран постсоветского пространства и жителей Германии.
Информации об авторе не сохранилось. Стихотворение написано 10 ноября 1944 года в лагере для военнопленных и позднее опубликовано на немецком портале «KONTAKTE—KOHTAKTЫ», объединяющем представителей стран постсоветского пространства и жителей Германии.
***
Раскинулся лагерь для пленных
В лесу, средь дубрав вековых,
Там штатских людей и военных
Отряд стережет часовых...
Ограда высока и проволки ряд,
Кругом разложили капканы,
Нигде не пройти сквозь немецкий отряд,
Вдобавок болят еще раны...
Наверно, судьбою предсказано нам
Навеки расстаться с роднею,
Отдать себя в жертву подземным червям
И не быть любимым семьею...
Уже третьи сутки не евши сидят
Солдаты, друзья, командиры.
Забыли про пищу, отбросы едят
И слезы текут на мундиры...
Кто знает про запах баланды в плену,
Про чай, про корку гнилую,
Смертельных ударов палкой в скулу,
Тот жизнь не забудет былую...
Бывало, с консервною банкой в руках,
А то и без нее, в пилотку,
Баланду получишь и сразу в барак,
Ждешь палки, сам смотришь в сторонку...
А лагерь большой, до семи корпусов
Людьми все там полны, набиты.
Там пленных стоны и шум голосов
Судьбою и сердцем разбиты...
В бараках холодных там ползают вши,
И люди опухли на нарах.
А немцы приходят и бьют все подряд,
По телу открытому раны...
А землю злодейскую мотыгами бьют,
Немецкую землю сырую.
Для брата готовят убогий приют,
Стоят, наклонясь головою...
Зачем ты, судьба, к тому привела,
Что страшно на свете нам жить,
И в руки фашистам ты нас отдала?
Как вспомнишь, так сердце болит...
Напрасно возврата на родину ждут,
Из мертвых никто не воскреснет.
Живые, наверно, все тоже умрут,
Но в истории будут известны...
1944
Раскинулся лагерь для пленных
В лесу, средь дубрав вековых,
Там штатских людей и военных
Отряд стережет часовых...
Ограда высока и проволки ряд,
Кругом разложили капканы,
Нигде не пройти сквозь немецкий отряд,
Вдобавок болят еще раны...
Наверно, судьбою предсказано нам
Навеки расстаться с роднею,
Отдать себя в жертву подземным червям
И не быть любимым семьею...
Уже третьи сутки не евши сидят
Солдаты, друзья, командиры.
Забыли про пищу, отбросы едят
И слезы текут на мундиры...
Кто знает про запах баланды в плену,
Про чай, про корку гнилую,
Смертельных ударов палкой в скулу,
Тот жизнь не забудет былую...
Бывало, с консервною банкой в руках,
А то и без нее, в пилотку,
Баланду получишь и сразу в барак,
Ждешь палки, сам смотришь в сторонку...
А лагерь большой, до семи корпусов
Людьми все там полны, набиты.
Там пленных стоны и шум голосов
Судьбою и сердцем разбиты...
В бараках холодных там ползают вши,
И люди опухли на нарах.
А немцы приходят и бьют все подряд,
По телу открытому раны...
А землю злодейскую мотыгами бьют,
Немецкую землю сырую.
Для брата готовят убогий приют,
Стоят, наклонясь головою...
Зачем ты, судьба, к тому привела,
Что страшно на свете нам жить,
И в руки фашистам ты нас отдала?
Как вспомнишь, так сердце болит...
Напрасно возврата на родину ждут,
Из мертвых никто не воскреснет.
Живые, наверно, все тоже умрут,
Но в истории будут известны...
1944
Александр Трифонович Твардовский
(1910 — 1971)
В 1939 году Александр Трифонович Твардовский окончил Московский институт философии, литературы и истории и в том же году его призвали в армию. За свою жизнь Твардовский прошел несколько войн. В качестве военного журналиста он принимал участие в Польском походе Красной Армии в Западную Белоруссию, в советско-финской войне 1939-1940 годов. В этот период Твардовский создал цикл стихов «В снегах Финляндии». Во время Великой Отечественной войны поэт работал военным корреспондентом во фронтовых газетах, публикуя в них стихи и очерки. Свою лирику военных лет поэт называл «Фронтовой хроникой».
За годы Великой Отечественной, а также в первые послевоенные годы, Твардовский создал ряд произведений, принесших ему подлинную славу и поистине народную любовь. Прежде всего, это относится к его поэме «Василий Теркин», первые главы которой были напечатаны в сентябре 1942 года в газете «Красноармейская правда», в том же году ранний вариант поэмы вышел отдельной книгой. Окончательный вариант был завершен в 1945 году. Книга пользовалась небывалой популярностью.
Об ужасах войны, ее бессмысленности жестокости Твардовский пишет в стихотворениях «Две строчки», «Я убит подо Ржевом», в поэме «Дом у дороги», сборнике стихов «Загорье».
В 1967 — 1969 годах он работал над поэмой «По праву памяти», в которой описываются ужасы коллективизации на примере отца поэта. При жизни автора произведение не будет издано.
Наряду со стихами Твардовский всегда писал прозу. В 1947 году опубликовал книгу о минувшей войне под общим заглавием «Родина и чужбина». В 1969 году были опубликованы очерки, написанные Твардовским еще в советско-финскую кампанию «С Карельского перешейка».
(1910 — 1971)
В 1939 году Александр Трифонович Твардовский окончил Московский институт философии, литературы и истории и в том же году его призвали в армию. За свою жизнь Твардовский прошел несколько войн. В качестве военного журналиста он принимал участие в Польском походе Красной Армии в Западную Белоруссию, в советско-финской войне 1939-1940 годов. В этот период Твардовский создал цикл стихов «В снегах Финляндии». Во время Великой Отечественной войны поэт работал военным корреспондентом во фронтовых газетах, публикуя в них стихи и очерки. Свою лирику военных лет поэт называл «Фронтовой хроникой».
За годы Великой Отечественной, а также в первые послевоенные годы, Твардовский создал ряд произведений, принесших ему подлинную славу и поистине народную любовь. Прежде всего, это относится к его поэме «Василий Теркин», первые главы которой были напечатаны в сентябре 1942 года в газете «Красноармейская правда», в том же году ранний вариант поэмы вышел отдельной книгой. Окончательный вариант был завершен в 1945 году. Книга пользовалась небывалой популярностью.
Об ужасах войны, ее бессмысленности жестокости Твардовский пишет в стихотворениях «Две строчки», «Я убит подо Ржевом», в поэме «Дом у дороги», сборнике стихов «Загорье».
В 1967 — 1969 годах он работал над поэмой «По праву памяти», в которой описываются ужасы коллективизации на примере отца поэта. При жизни автора произведение не будет издано.
Наряду со стихами Твардовский всегда писал прозу. В 1947 году опубликовал книгу о минувшей войне под общим заглавием «Родина и чужбина». В 1969 году были опубликованы очерки, написанные Твардовским еще в советско-финскую кампанию «С Карельского перешейка».
Дом у дороги
Отрывок из поэмы, восьмая глава
Родился мальчик в дни войны,
Да не в отцовском доме,
Под шум чужой морской волны
В бараке на соломе.
Еще он в мире не успел
Наделать шуму даже,
Он вскрикнуть только что посмел
И был уже под стражей.
Уже в числе всех прочих он
Был там, на всякий случай,
Стеной-забором огражден
И проволокой колючей.
И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверенный пулемет
На вышке деревянной.
Родился мальчик, брат меньшой
Троих детей крестьянки,
И подают его родной
В подаренной портянке.
И он к груди ее прирос —
Беда в придачу к бедам,
И вкус ее соленых слёз
Он с молоком отведал.
И начал жить, пока живой,
Жилец тюрьмы с рожденья.
Чужое море за стеной
Ворочало каменья.
Свирепый ветер по ночам
Со свистом рвался в щели,
В худую крышу дождь стучал,
Как в полог колыбели.
И мать в кругу птенцов своих
Тепло, что с нею было,
Теперь уже не на троих,
На четверых делила.
В сыром тряпье лежала мать,
Своим дыханьем грея
Сынка, что думала назвать
Андреем — в честь Андрея,
Отцовским именем родным.
И в каторжные ночи
Не пела — думала над ним:
— Сынок, родной сыночек.
Зачем ты, горестный такой,
Слеза моя, росиночка,
На свет явился в час лихой,
Kpaca моя, кровиночка?
Зачем в такой недобрый срок
Зазеленела веточка?
Зачем случился ты, сынок,
Моя родная деточка?
Зачем ты тянешься к груди
Озябшими ручонками,
Не чуя горя впереди,
В тряпье сучишь ножонками?
Живым родился ты на свет,
А в мире зло несытое.
Живым — беда, а мёртвым — нет,
У смерти под защитою.
Целуя зябкий кулачок,
На сына мать глядела:
— А я при чём, — скажи, сынок, —
А мне какое дело?
— Скажи: какое дело мне,
Что ты в беде, родная?
Ни о беде, ни о войне,
Ни о родимой стороне,
Ни о немецкой чужине
Я, мама, знать не знаю.
Зачем мне знать, что белый свет
Для жизни годен мало?
Ни до чего мне дела нет,
Я жить хочу сначала.
Я жить хочу, и пить, и есть,
Хочу тепла и света,
И дела нету мне, что здесь
У вас зима, не лето.
И дела нету мне, что здесь
Шумит чужое море
И что на свете только есть
Большое, злое гope.
Я мал, я слаб, я свежесть дня
Твоею кожей чую,
Дай ветру дунуть на меня —
И руки развяжу я.
Но ты не дашь ему подуть,
Не дашь, моя родная,
Пока твоя вздыхает грудь,
Пока сама живая.
И пусть не лето, а зима,
И ветошь греет слабо,
Со мной ты выживешь сама,
Где выжить не могла бы.
И пусть ползет сырой туман
И ветер дует в щели,
Я буду жить, ведь я так мал,
Я теплюсь еле-еле.
Я мал, я слаб, я нем, и глуп,
И в мире беззащитен;
Но этот мир мне все же люб —
Затем, что я в нем житель.
Я сплю крючком, ни встать, ни сесть
Еще не в силах, пленник,
И не лежал раскрытый весь
Я на твоих коленях.
Я на полу не двигал стул,
Шагая вслед неловко,
Я одуванчику не сдул
Пушистую головку.
Я на крыльцо не выползал
Через порог упрямый,
И даже «мама» не сказал,
Чтоб ты слыхала, мама.
Но разве знает кто-нибудь,
Когда родятся дети,
Какой большой иль малый путь
Им предстоит на свете?
Быть может, счастьем был бы я
Твоим, твой горький, лишний, —
Ведь все большие сыновья
Из маленьких повышли.
Быть может, с ними белый свет
Меня поставит вровень.
А нет, родимая, ну, нет, —
Не я же в том виновен,
Что жить хочу, хочу отца
Признать, обнять на воле.
Ведь я же весь в него с лица —
За то и люб до боли.
Тебе приметы дороги,
Что никому не зримы.
Не дай меня, побереги...
— Не дам, не дам, родимый.
Не дам, не дам, уберегу
И заслоню собою,
Покуда чувствовать могу,
Что ты вот здесь, со мною.
...И мальчик жил, со всех сторон
В тюрьме на всякий случай
Стеной-забором ограждён
И проволокой колючей.
И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверенный пулемет
На вышке деревянной.
И люди знали: мальчик им —
Ровня в беде недетской.
Он виноват, как все, одним:
Что крови не немецкой.
И мальчик жил. Должно быть, он
Недаром по природе
Был русской женщиной рожден,
Возросшей на свободе.
Должно быть, он среди больших
И маленьких в чужбине
Был по крови крепыш мужик,
Под стать отцу — мужчине.
Он жил да жил. И всем вокруг
Он был в судьбе кромешной
Ровня в беде, тюремный друг,
Был свой — страдалец здешний.
И чья-то добрая рука
В постель совала маме
У потайного камелька
В золе нагретый камень.
И чья-то добрая рука
В жестянке воду грела,
Чтоб мать для сына молока
В груди собрать сумела.
Старик поблизости лежал
В заветной телогрейке
И, умирая, завещал
Её мальцу, Андрейке.
Из новоприбывших иной —
Гостинцем не погребуй —
Делился с пленною семьёй
Последней крошкой хлеба.
И так, порой полумертвы,
У смерти на примете,
Все ж дотянули до травы
Живые мать и дети.
Прошел вдоль моря вешний гром
По хвойным перелескам.
И очутились всем двором
На хуторе немецком.
Хозяин был ни добр, ни зол,
Ему убраться с полем.
А тут работницу нашёл —
Везёт за двух, — доволен.
Харчи к столу отвесил ей
По их немецкой норме,
А что касается детей, —
То он рабочих кормит.
А мать родную не учить,
Как на куски кусок делить,
Какой кусок ни скудный,
Какой дележ ни трудный.
И не в новинку день-деньской,
Не привыкать солдатке
Копать лопатою мужской
Да бабьей силой грядки.
Но хоть земля — везде земля,
А как-то по-другому
Чужие пахнут тополя
И прелая солома.
И хоть весна – везде весна,
А жутко вдруг и странно:
В Восточной Пруссии она
С детьми, Сивцова Анна.
Журчал по-своему ручей
В чужих полях нелюбых,
И солона казалась ей
Вода в бетонных трубах.
И на чужом большом дворе
Под кровлей черепичной
Петух, казалось, на заре
Горланит непривычно.
Но там, в чужбине, выждав срок,
Где что – не разбирая, –
Малютка вылез за порог
Хозяйского сарая.
И дочка старшая в дому,
Кому меньшого нянчить,
Нашла в Германии ему
Пушистый одуванчик.
И слабый мальчик долго дул,
Дышал на ту головку.
И двигал ящик, точно стул,
В ходьбе ловя сноровку.
И, засмотревшись на дворе,
Едва не рухнул в яму.
И все пришло к своей поре,
Впервые молвил: – Мама.
И мать зажмурилась от слез,
От счастья и от боли,
Что это слово произнес
Ее меньшой в неволе...
Покоса раннего пора
За дальними пределами
Пришла. Запахли клевера,
Ромашки, кашки белые.
И эта памятная смесь
Цветов поры любимой
Была для сердца точно весть
Со стороны родимой.
И этих запахов тоска
В тот чуждый край далекий
Как будто шла издалека —
Издалека с востока.
И мать с детьми могла тогда
Подчас поверить в чудо:
— Вот наш отец придет сюда
И нас возьмет отсюда.
Могло пригрезиться самой
В надежде и тревоге,
Как будто он спешит домой
Да припоздал в дороге.
А на недальнем рубеже,
У той границы где-то,
Война в четвертое уже
Свое вступала лето.
И по дорогам фронтовым
Мы на дощечках сами
Себе самим,
Кто был живым,
Как заповедь писали:
Не пощади
Bpaгa в бою,
Освободи
Семью
Свою.
1946
Отрывок из поэмы, восьмая глава
Родился мальчик в дни войны,
Да не в отцовском доме,
Под шум чужой морской волны
В бараке на соломе.
Еще он в мире не успел
Наделать шуму даже,
Он вскрикнуть только что посмел
И был уже под стражей.
Уже в числе всех прочих он
Был там, на всякий случай,
Стеной-забором огражден
И проволокой колючей.
И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверенный пулемет
На вышке деревянной.
Родился мальчик, брат меньшой
Троих детей крестьянки,
И подают его родной
В подаренной портянке.
И он к груди ее прирос —
Беда в придачу к бедам,
И вкус ее соленых слёз
Он с молоком отведал.
И начал жить, пока живой,
Жилец тюрьмы с рожденья.
Чужое море за стеной
Ворочало каменья.
Свирепый ветер по ночам
Со свистом рвался в щели,
В худую крышу дождь стучал,
Как в полог колыбели.
И мать в кругу птенцов своих
Тепло, что с нею было,
Теперь уже не на троих,
На четверых делила.
В сыром тряпье лежала мать,
Своим дыханьем грея
Сынка, что думала назвать
Андреем — в честь Андрея,
Отцовским именем родным.
И в каторжные ночи
Не пела — думала над ним:
— Сынок, родной сыночек.
Зачем ты, горестный такой,
Слеза моя, росиночка,
На свет явился в час лихой,
Kpaca моя, кровиночка?
Зачем в такой недобрый срок
Зазеленела веточка?
Зачем случился ты, сынок,
Моя родная деточка?
Зачем ты тянешься к груди
Озябшими ручонками,
Не чуя горя впереди,
В тряпье сучишь ножонками?
Живым родился ты на свет,
А в мире зло несытое.
Живым — беда, а мёртвым — нет,
У смерти под защитою.
Целуя зябкий кулачок,
На сына мать глядела:
— А я при чём, — скажи, сынок, —
А мне какое дело?
— Скажи: какое дело мне,
Что ты в беде, родная?
Ни о беде, ни о войне,
Ни о родимой стороне,
Ни о немецкой чужине
Я, мама, знать не знаю.
Зачем мне знать, что белый свет
Для жизни годен мало?
Ни до чего мне дела нет,
Я жить хочу сначала.
Я жить хочу, и пить, и есть,
Хочу тепла и света,
И дела нету мне, что здесь
У вас зима, не лето.
И дела нету мне, что здесь
Шумит чужое море
И что на свете только есть
Большое, злое гope.
Я мал, я слаб, я свежесть дня
Твоею кожей чую,
Дай ветру дунуть на меня —
И руки развяжу я.
Но ты не дашь ему подуть,
Не дашь, моя родная,
Пока твоя вздыхает грудь,
Пока сама живая.
И пусть не лето, а зима,
И ветошь греет слабо,
Со мной ты выживешь сама,
Где выжить не могла бы.
И пусть ползет сырой туман
И ветер дует в щели,
Я буду жить, ведь я так мал,
Я теплюсь еле-еле.
Я мал, я слаб, я нем, и глуп,
И в мире беззащитен;
Но этот мир мне все же люб —
Затем, что я в нем житель.
Я сплю крючком, ни встать, ни сесть
Еще не в силах, пленник,
И не лежал раскрытый весь
Я на твоих коленях.
Я на полу не двигал стул,
Шагая вслед неловко,
Я одуванчику не сдул
Пушистую головку.
Я на крыльцо не выползал
Через порог упрямый,
И даже «мама» не сказал,
Чтоб ты слыхала, мама.
Но разве знает кто-нибудь,
Когда родятся дети,
Какой большой иль малый путь
Им предстоит на свете?
Быть может, счастьем был бы я
Твоим, твой горький, лишний, —
Ведь все большие сыновья
Из маленьких повышли.
Быть может, с ними белый свет
Меня поставит вровень.
А нет, родимая, ну, нет, —
Не я же в том виновен,
Что жить хочу, хочу отца
Признать, обнять на воле.
Ведь я же весь в него с лица —
За то и люб до боли.
Тебе приметы дороги,
Что никому не зримы.
Не дай меня, побереги...
— Не дам, не дам, родимый.
Не дам, не дам, уберегу
И заслоню собою,
Покуда чувствовать могу,
Что ты вот здесь, со мною.
...И мальчик жил, со всех сторон
В тюрьме на всякий случай
Стеной-забором ограждён
И проволокой колючей.
И часовые у ворот
Стояли постоянно,
И счетверенный пулемет
На вышке деревянной.
И люди знали: мальчик им —
Ровня в беде недетской.
Он виноват, как все, одним:
Что крови не немецкой.
И мальчик жил. Должно быть, он
Недаром по природе
Был русской женщиной рожден,
Возросшей на свободе.
Должно быть, он среди больших
И маленьких в чужбине
Был по крови крепыш мужик,
Под стать отцу — мужчине.
Он жил да жил. И всем вокруг
Он был в судьбе кромешной
Ровня в беде, тюремный друг,
Был свой — страдалец здешний.
И чья-то добрая рука
В постель совала маме
У потайного камелька
В золе нагретый камень.
И чья-то добрая рука
В жестянке воду грела,
Чтоб мать для сына молока
В груди собрать сумела.
Старик поблизости лежал
В заветной телогрейке
И, умирая, завещал
Её мальцу, Андрейке.
Из новоприбывших иной —
Гостинцем не погребуй —
Делился с пленною семьёй
Последней крошкой хлеба.
И так, порой полумертвы,
У смерти на примете,
Все ж дотянули до травы
Живые мать и дети.
Прошел вдоль моря вешний гром
По хвойным перелескам.
И очутились всем двором
На хуторе немецком.
Хозяин был ни добр, ни зол,
Ему убраться с полем.
А тут работницу нашёл —
Везёт за двух, — доволен.
Харчи к столу отвесил ей
По их немецкой норме,
А что касается детей, —
То он рабочих кормит.
А мать родную не учить,
Как на куски кусок делить,
Какой кусок ни скудный,
Какой дележ ни трудный.
И не в новинку день-деньской,
Не привыкать солдатке
Копать лопатою мужской
Да бабьей силой грядки.
Но хоть земля — везде земля,
А как-то по-другому
Чужие пахнут тополя
И прелая солома.
И хоть весна – везде весна,
А жутко вдруг и странно:
В Восточной Пруссии она
С детьми, Сивцова Анна.
Журчал по-своему ручей
В чужих полях нелюбых,
И солона казалась ей
Вода в бетонных трубах.
И на чужом большом дворе
Под кровлей черепичной
Петух, казалось, на заре
Горланит непривычно.
Но там, в чужбине, выждав срок,
Где что – не разбирая, –
Малютка вылез за порог
Хозяйского сарая.
И дочка старшая в дому,
Кому меньшого нянчить,
Нашла в Германии ему
Пушистый одуванчик.
И слабый мальчик долго дул,
Дышал на ту головку.
И двигал ящик, точно стул,
В ходьбе ловя сноровку.
И, засмотревшись на дворе,
Едва не рухнул в яму.
И все пришло к своей поре,
Впервые молвил: – Мама.
И мать зажмурилась от слез,
От счастья и от боли,
Что это слово произнес
Ее меньшой в неволе...
Покоса раннего пора
За дальними пределами
Пришла. Запахли клевера,
Ромашки, кашки белые.
И эта памятная смесь
Цветов поры любимой
Была для сердца точно весть
Со стороны родимой.
И этих запахов тоска
В тот чуждый край далекий
Как будто шла издалека —
Издалека с востока.
И мать с детьми могла тогда
Подчас поверить в чудо:
— Вот наш отец придет сюда
И нас возьмет отсюда.
Могло пригрезиться самой
В надежде и тревоге,
Как будто он спешит домой
Да припоздал в дороге.
А на недальнем рубеже,
У той границы где-то,
Война в четвертое уже
Свое вступала лето.
И по дорогам фронтовым
Мы на дощечках сами
Себе самим,
Кто был живым,
Как заповедь писали:
Не пощади
Bpaгa в бою,
Освободи
Семью
Свою.
1946
Дебора Вааранди (1916 —2007)
эстонская и советская поэтесса, переводчица.
В советской Эстонии Дебора Вааранди сотрудничала в отделе культуры газеты «Голос Народа», была заместителем главного редактора газеты «Sirp ја Vasar» («Серп и Молот»), а затем его главным редактором.
В годы Великой Отечественной войны была эвакуирована в Челябинскую область, затем — Казахстан. После войны болела туберкулезом, по болезни оставила редакционную работу. Принимала активное участие в восстановлении памяти поэтессы Лидии Койдула.
Поэзия Варанди проникнута гражданским чувством, отличалась эмоциональностью, гибкостью, современностью. Вот как писал о творчестве Деборы Вааранди Михаил Дудин: «Вы — подлинный поэт, редкостный поэт, умеющий наполнить смыслом истинной любви отпущенное Вам время. В этом Ваше счастье и отчаяние, вечная тревога и беспокойство, колдовство белой молочной ночи, окутывающей вековые валуны и звонкие сосны Балтийского побережья дымчатым светом поэзии... И вся поэзия Ваша — как звонкая сосна на берегу Балтики. Она все время в движении, в противоборстве. Она поет, эта сосна, о радости и печали, о прекрасном».
эстонская и советская поэтесса, переводчица.
В советской Эстонии Дебора Вааранди сотрудничала в отделе культуры газеты «Голос Народа», была заместителем главного редактора газеты «Sirp ја Vasar» («Серп и Молот»), а затем его главным редактором.
В годы Великой Отечественной войны была эвакуирована в Челябинскую область, затем — Казахстан. После войны болела туберкулезом, по болезни оставила редакционную работу. Принимала активное участие в восстановлении памяти поэтессы Лидии Койдула.
Поэзия Варанди проникнута гражданским чувством, отличалась эмоциональностью, гибкостью, современностью. Вот как писал о творчестве Деборы Вааранди Михаил Дудин: «Вы — подлинный поэт, редкостный поэт, умеющий наполнить смыслом истинной любви отпущенное Вам время. В этом Ваше счастье и отчаяние, вечная тревога и беспокойство, колдовство белой молочной ночи, окутывающей вековые валуны и звонкие сосны Балтийского побережья дымчатым светом поэзии... И вся поэзия Ваша — как звонкая сосна на берегу Балтики. Она все время в движении, в противоборстве. Она поет, эта сосна, о радости и печали, о прекрасном».
О, если б оживали грезы...
(Перевод А. Ахматовой)
О, если б оживали грезы,
То пробудилась бы, взлетела
Та бабочка с доски барака,
Та бабочка.
Ребенок рисовал ее по-детски —
Широкие узорчатые крылья,
Лицо же — человека:
Два выпуклых и черных глаза,
И нос, и рот…
«Я ни одной не видел бабочки,
Не залетают в лагерь бабочки…»
Ты — лишь былинка, над твоим страданьем
Беспомощно поэзия витает,
Словами передать ее не в силах!
Но все ж и в нем поэзия — в рисунке,
Твоя душа крылата,
И, воспарив над гибелью и северной,
Она живет поныне,
Глядят ее глаза на нас с печалью…
Когда умолкнет гул войны навеки,
То оживет, очнется для полета
Та бабочка со стороны барака
И тихо улетит в забвенье.
Все тайные безмолвные печали,
Как реки, убегающие в море,
Раз навсегда уж выплакаться смогут
И тихо уплывут в забвенье,
Когда умолкнет гул войны
навеки!
1959
(Перевод А. Ахматовой)
О, если б оживали грезы,
То пробудилась бы, взлетела
Та бабочка с доски барака,
Та бабочка.
Ребенок рисовал ее по-детски —
Широкие узорчатые крылья,
Лицо же — человека:
Два выпуклых и черных глаза,
И нос, и рот…
«Я ни одной не видел бабочки,
Не залетают в лагерь бабочки…»
Ты — лишь былинка, над твоим страданьем
Беспомощно поэзия витает,
Словами передать ее не в силах!
Но все ж и в нем поэзия — в рисунке,
Твоя душа крылата,
И, воспарив над гибелью и северной,
Она живет поныне,
Глядят ее глаза на нас с печалью…
Когда умолкнет гул войны навеки,
То оживет, очнется для полета
Та бабочка со стороны барака
И тихо улетит в забвенье.
Все тайные безмолвные печали,
Как реки, убегающие в море,
Раз навсегда уж выплакаться смогут
И тихо уплывут в забвенье,
Когда умолкнет гул войны
навеки!
1959
Владимир Семёнович Высоцкий (1938 — 1980)
Одно из сильных впечатлений детства Высоцкого — два года, проведенные в Германии. Там с 1947 г. по 1949 г. служил его отец, он и взял к себе мальчика. Жили Высоцкие в Эберсвальде, небольшом городке километрах в сорока к северо-востоку от Берлина. Условия были роскошными — семья занимала целый этаж дома, у Володи отдельная комната. Он общался, с кем хотел, в том числе и с немецкими детьми.
Впечатления своих военных песен Высоцкий почерпнул именно тогда. Алексей Владимирович, дядя, когда услышит «Штрафные батальоны», скажет: «Это ж надо — как будто Володя воевал...».
Зрелый Высоцкий скажет: «И самое главное, я считаю, что во время войны есть больше возможности, больше пространства для раскрытия человека — ярче он раскрывается. Тут уж не соврешь, люди на войне всегда на грани, за секунду или за полшага от смерти. Люди чисты, и поэтому про них всегда интересно писать».
Победу в Великой отечественной войне Высоцкий считал великим подвигом. Почти каждый концерт он начинал песней «На братских могилах не ставят крестов...» — и аудитория сразу была его.
Всерьез открылась для Высоцкого военная тема, когда он пришел в Театр на Таганке. Любимов поставил к двадцатилетию Победы спектакль «Павшие и живые».
«Павшие и живые» — это поэтическая композиция по стихам военных поэтов: Бориса Слуцкого, Давида Самойлова, Александра Межирова, Константина Симонова, Михаила Кульчицкого. Оформление предельно аскетичное: три дороги, Вечный огонь. Для этого спектакля Любимов попросил Высоцкого написать песню. Песню необычную: от имени немецких солдат. Песню точную по психологии, не кривляющуюся, сильную.
Слова «Не надо думать! — с нами тот, кто все за нас решит» тогда насторожили комиссию по приемке спектакля. В них увидели, как тогда говорили, аллюзию. Чуть ли не каждая строчка из стихов военного времени вызывала подозрение. Спектакль запретили. И только после многочисленных переделок к концу юбилейного года постановка все-таки увидела свет. Песню «Солдаты группы "Центр"» удалось отстоять.
У Высоцкого около полусотни песен, так или иначе связанных с войной. Среди них есть знаменитые, которые он сам часто исполнял — «На братских могилах...», «О погибшем друге», «Штрафные батальоны», «Военная песня», «Песня о госпитале», «Сыновья уходят в бой», «Тот, который не стрелял», «Про Сережку Фомина». Другие реже — «Баллада о ненависти», «Баллада об оружии», «В плен — приказ: не сдаваться, — они не сдаются», «Песня о конце войны».
Одно из сильных впечатлений детства Высоцкого — два года, проведенные в Германии. Там с 1947 г. по 1949 г. служил его отец, он и взял к себе мальчика. Жили Высоцкие в Эберсвальде, небольшом городке километрах в сорока к северо-востоку от Берлина. Условия были роскошными — семья занимала целый этаж дома, у Володи отдельная комната. Он общался, с кем хотел, в том числе и с немецкими детьми.
Впечатления своих военных песен Высоцкий почерпнул именно тогда. Алексей Владимирович, дядя, когда услышит «Штрафные батальоны», скажет: «Это ж надо — как будто Володя воевал...».
Зрелый Высоцкий скажет: «И самое главное, я считаю, что во время войны есть больше возможности, больше пространства для раскрытия человека — ярче он раскрывается. Тут уж не соврешь, люди на войне всегда на грани, за секунду или за полшага от смерти. Люди чисты, и поэтому про них всегда интересно писать».
Победу в Великой отечественной войне Высоцкий считал великим подвигом. Почти каждый концерт он начинал песней «На братских могилах не ставят крестов...» — и аудитория сразу была его.
Всерьез открылась для Высоцкого военная тема, когда он пришел в Театр на Таганке. Любимов поставил к двадцатилетию Победы спектакль «Павшие и живые».
«Павшие и живые» — это поэтическая композиция по стихам военных поэтов: Бориса Слуцкого, Давида Самойлова, Александра Межирова, Константина Симонова, Михаила Кульчицкого. Оформление предельно аскетичное: три дороги, Вечный огонь. Для этого спектакля Любимов попросил Высоцкого написать песню. Песню необычную: от имени немецких солдат. Песню точную по психологии, не кривляющуюся, сильную.
Слова «Не надо думать! — с нами тот, кто все за нас решит» тогда насторожили комиссию по приемке спектакля. В них увидели, как тогда говорили, аллюзию. Чуть ли не каждая строчка из стихов военного времени вызывала подозрение. Спектакль запретили. И только после многочисленных переделок к концу юбилейного года постановка все-таки увидела свет. Песню «Солдаты группы "Центр"» удалось отстоять.
У Высоцкого около полусотни песен, так или иначе связанных с войной. Среди них есть знаменитые, которые он сам часто исполнял — «На братских могилах...», «О погибшем друге», «Штрафные батальоны», «Военная песня», «Песня о госпитале», «Сыновья уходят в бой», «Тот, который не стрелял», «Про Сережку Фомина». Другие реже — «Баллада о ненависти», «Баллада об оружии», «В плен — приказ: не сдаваться, — они не сдаются», «Песня о конце войны».
В плен — приказ...
В плен — приказ: не сдаваться, — они не сдаются,
Хоть им никому не иметь орденов.
Только черные вороны стаею вьются
Над трупами наших бойцов.
Бог войны - по цепям на своей колеснице,
И в землю уткнувшись, солдаты лежат.
Появились откуда-то белые птицы
Над трупами наших солдат.
После смерти для всех свои птицы найдутся —
Так и белые птицы для наших бойцов,
Ну, а вороны – словно над падалью – вьются
Над черной колонной врагов.
1965
В плен — приказ: не сдаваться, — они не сдаются,
Хоть им никому не иметь орденов.
Только черные вороны стаею вьются
Над трупами наших бойцов.
Бог войны - по цепям на своей колеснице,
И в землю уткнувшись, солдаты лежат.
Появились откуда-то белые птицы
Над трупами наших солдат.
После смерти для всех свои птицы найдутся —
Так и белые птицы для наших бойцов,
Ну, а вороны – словно над падалью – вьются
Над черной колонной врагов.
1965
Семен Израилевич Липкин (1911–2003)
В годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на юге России, что нашло отражение в его стихах («В бинокле», «Правый берег») и в прозе (книга очерков «Сталинградский корабль»). В 1956 опубликовал подборку стихов в «Новом мире» А. Т. Твардовского, издал сборник «Очевидец: Стихотворения разных лет».
Целый пласт стихов Липкина опирается на мощный и разноязычный культурный фундамент, живо отзываясь при этом на остросоциальные явления мира (стихотворения «Моисей», «Союз»). Особенно Семен Липкин выделяет проблему национального самосознания и межнациональных взаимоотношений (цикл поэм под общим названием «Вождь и племя: Туман в горах» — кавказская 6ыль о чеченце, скрывшемся от депортации; «Поездка в Ясную Поляну» — о лично пережитом эпизоде национального унижения). Эта тема делает поэта обостренно чутким ко всем проявлениям национального ущемления, будь то трагедия сожженных гитлеровцами евреев (стихотворение «Зола»), депортированных калмыцкого (поэма «Техник- интендант») или малого кавказского народов (летописная повесть «Декада»).
В годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом на юге России, что нашло отражение в его стихах («В бинокле», «Правый берег») и в прозе (книга очерков «Сталинградский корабль»). В 1956 опубликовал подборку стихов в «Новом мире» А. Т. Твардовского, издал сборник «Очевидец: Стихотворения разных лет».
Целый пласт стихов Липкина опирается на мощный и разноязычный культурный фундамент, живо отзываясь при этом на остросоциальные явления мира (стихотворения «Моисей», «Союз»). Особенно Семен Липкин выделяет проблему национального самосознания и межнациональных взаимоотношений (цикл поэм под общим названием «Вождь и племя: Туман в горах» — кавказская 6ыль о чеченце, скрывшемся от депортации; «Поездка в Ясную Поляну» — о лично пережитом эпизоде национального унижения). Эта тема делает поэта обостренно чутким ко всем проявлениям национального ущемления, будь то трагедия сожженных гитлеровцами евреев (стихотворение «Зола»), депортированных калмыцкого (поэма «Техник- интендант») или малого кавказского народов (летописная повесть «Декада»).
Моисей
Тропою концентрационной,
Где ночь бессонна, как тюрьма,
Трубой канализационной,
Среди помоев и дерьма,
По всем немецким, и советским,
И польским, и иным путям,
По всем печам, по всем мертвецким,
По всем страстям, по всем смертям,
Я шел. И грозен, и духовен
Впервые Бог открылся мне,
Пылая пламенем газовен
В неопалимой купине.
1967
Тропою концентрационной,
Где ночь бессонна, как тюрьма,
Трубой канализационной,
Среди помоев и дерьма,
По всем немецким, и советским,
И польским, и иным путям,
По всем печам, по всем мертвецким,
По всем страстям, по всем смертям,
Я шел. И грозен, и духовен
Впервые Бог открылся мне,
Пылая пламенем газовен
В неопалимой купине.
1967
Людмила Михайловна Голодяевская
(1941 – 2017)
Родители Людмилы были родом из Куйбышевской области. В 1941 году они оказались в Кретинге (Литва). Кретинга была оккупирована в первые часы немецкого вторжения. Фашисты согнали пленных в лагерь, разбитый под открытым небом на территории бывшего монастыря. Затем пленных погнали в концлагерь Димитравас.
Рядом с концлагерем Димитравас находился госпиталь, где лежали раненые немецкие летчики. Для их лечения у новорожденных брали кровь. Людмила не избежала участи грудных «доноров».
Когда советские войска начали наступать, пленных увезли в Германию. Лагерь смерти Майданек, лагерь Макиндорф. Здесь немецкие врачи испытывали на детях препараты.
Узников лагеря освободили советские танкисты в конце апреля 1945 года. В родной Березовке семью будущей поэтессы встречали всем селом и устроили общий праздник по такому случаю.
После окончания войны Людмила Голодяевская вела активную общественную работу, была председателем городского отделения Самарской региональной организации бывших малолетних узников фашистских концлагерей.
(1941 – 2017)
Родители Людмилы были родом из Куйбышевской области. В 1941 году они оказались в Кретинге (Литва). Кретинга была оккупирована в первые часы немецкого вторжения. Фашисты согнали пленных в лагерь, разбитый под открытым небом на территории бывшего монастыря. Затем пленных погнали в концлагерь Димитравас.
Рядом с концлагерем Димитравас находился госпиталь, где лежали раненые немецкие летчики. Для их лечения у новорожденных брали кровь. Людмила не избежала участи грудных «доноров».
Когда советские войска начали наступать, пленных увезли в Германию. Лагерь смерти Майданек, лагерь Макиндорф. Здесь немецкие врачи испытывали на детях препараты.
Узников лагеря освободили советские танкисты в конце апреля 1945 года. В родной Березовке семью будущей поэтессы встречали всем селом и устроили общий праздник по такому случаю.
После окончания войны Людмила Голодяевская вела активную общественную работу, была председателем городского отделения Самарской региональной организации бывших малолетних узников фашистских концлагерей.
Каждый второй и каждый десятый...
Каждый второй и каждый десятый
Сердце стучит бухенвальдским набатом,
Словно на анпеле с мамой я.
Каждый второй? Или каждый десятый?
Шагает по плацу судьба моя...
Нельзя прислониться: — Гераде штеен!
— Не двигайся и замри!
А головёнка на тонкой шее
Не держится, хоть умри...
Вот клумпы затопали по щебёнке
Мимо глазниц окон.
А номер на матери и на ребёнке
Виден со всех сторон.
Дети постарше бараки моют,
А малыши — на плацу
В худой одежонке, а ветер воет
И снегом бьет по лицу.
Капо «пожалеет»: – Цертреттен алле! –
Достанется плётка всем.
Больными ножонками снег топтали,
Чтоб не застыть совсем.
Я помню щебёночные дороги,
Сирены осипший звук.
На «память» остались больные ноги
Да сердца больного стук...
Сердце стучит бухенвальдским набатом,
Точно на аппеле я стою!
Каждый второй и каждый десятый
Жизни вложили в судьбу мою...
1992
Каждый второй и каждый десятый
Сердце стучит бухенвальдским набатом,
Словно на анпеле с мамой я.
Каждый второй? Или каждый десятый?
Шагает по плацу судьба моя...
Нельзя прислониться: — Гераде штеен!
— Не двигайся и замри!
А головёнка на тонкой шее
Не держится, хоть умри...
Вот клумпы затопали по щебёнке
Мимо глазниц окон.
А номер на матери и на ребёнке
Виден со всех сторон.
Дети постарше бараки моют,
А малыши — на плацу
В худой одежонке, а ветер воет
И снегом бьет по лицу.
Капо «пожалеет»: – Цертреттен алле! –
Достанется плётка всем.
Больными ножонками снег топтали,
Чтоб не застыть совсем.
Я помню щебёночные дороги,
Сирены осипший звук.
На «память» остались больные ноги
Да сердца больного стук...
Сердце стучит бухенвальдским набатом,
Точно на аппеле я стою!
Каждый второй и каждый десятый
Жизни вложили в судьбу мою...
1992
Игорь Данилович Игнатенко (род. 1943)
Член Союза писателей России с 1991 года. Автор свыше восемнадцати книг стихотворений и прозы: «Годовые кольца», «Сентябрины», «Пора плодов», «Бег по кругу», «Гнездовья», «Прощай», «В ритме дыханья», «Ровесница», «Прикосновение», «Харга золотая», «Наставник чемпионов», «Багульник», «Избранное», «Трудовое золото Покровского рудника», «Помните и верьте», «Свет памяти», «Простые ритмы», Колокола», «Усталый путник». В 2012 году вышел его трехтомник «Избранное».
Дважды лауреат Амурской премии в области литературы и искусства в 1995 году за книгу стихотворений «Прощай...» и за цикл стихотворений «Колокола», изданный в 2010 г. награжден медалью «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Член Союза писателей России с 1991 года. Автор свыше восемнадцати книг стихотворений и прозы: «Годовые кольца», «Сентябрины», «Пора плодов», «Бег по кругу», «Гнездовья», «Прощай», «В ритме дыханья», «Ровесница», «Прикосновение», «Харга золотая», «Наставник чемпионов», «Багульник», «Избранное», «Трудовое золото Покровского рудника», «Помните и верьте», «Свет памяти», «Простые ритмы», Колокола», «Усталый путник». В 2012 году вышел его трехтомник «Избранное».
Дважды лауреат Амурской премии в области литературы и искусства в 1995 году за книгу стихотворений «Прощай...» и за цикл стихотворений «Колокола», изданный в 2010 г. награжден медалью «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Рабы не мы
Дяде Ивану, пропавшему в немецком плену, и тете Елене, дважды сбегавшей из плена.
Его угнали в плен в семнадцать лет
Nach arbaiten — на рабскую работу.
И до сих пор пути обратно нет!
Считая годы, сбилась мать со счета.
Украина сынов и дочерей
Потерянных скликала на поминках,
И становились лица их черней
На пожелтевших старых фотоснимках.
Сестру его Елену брату вслед
На грузовик конвой фашистский втиснул.
А было тете Лене двадцать лет,
И путь лежал за Днепр, а там на Вислу.
Но девушка сумела убежать
В глухом лесу под пересвист обстрела.
Ее в подполье схоронила мать,
И в двадцать лет Елена поседела.
Доведался сосед их, полицай,
Донес. И снова гope маме —
В Неметчину, проклятый богом край,
Отправилась Елена под штыками.
И вновь побег!
И вновь в свое село
Она вернулась:
«Спрячь от полицая...»
Но наступленье войск советских шло,
И пала оккупация лихая!
А после в плен работа забрала
В родном колгоспі*,
Сорок лет держала,
И век остатний Лена провела
В труде тяжелом…
Значит, не сбежала?
*Koлгocn — колхоз (укр.)
2005
Дяде Ивану, пропавшему в немецком плену, и тете Елене, дважды сбегавшей из плена.
Его угнали в плен в семнадцать лет
Nach arbaiten — на рабскую работу.
И до сих пор пути обратно нет!
Считая годы, сбилась мать со счета.
Украина сынов и дочерей
Потерянных скликала на поминках,
И становились лица их черней
На пожелтевших старых фотоснимках.
Сестру его Елену брату вслед
На грузовик конвой фашистский втиснул.
А было тете Лене двадцать лет,
И путь лежал за Днепр, а там на Вислу.
Но девушка сумела убежать
В глухом лесу под пересвист обстрела.
Ее в подполье схоронила мать,
И в двадцать лет Елена поседела.
Доведался сосед их, полицай,
Донес. И снова гope маме —
В Неметчину, проклятый богом край,
Отправилась Елена под штыками.
И вновь побег!
И вновь в свое село
Она вернулась:
«Спрячь от полицая...»
Но наступленье войск советских шло,
И пала оккупация лихая!
А после в плен работа забрала
В родном колгоспі*,
Сорок лет держала,
И век остатний Лена провела
В труде тяжелом…
Значит, не сбежала?
*Koлгocn — колхоз (укр.)
2005
Николай Дробовский
Бывший узник концлагеря Заксепхаузен. Более подробной информации об авторе не сохранилось.
Бывший узник концлагеря Заксепхаузен. Более подробной информации об авторе не сохранилось.
Не забуду эти плечи
Под моим окном поет синица,
Наступает утренний рассвет...
Заксенхаузен сейчас мне снится,
Хоть прошло уже полсотни лет.
Будет в поле колоситься жито
И журчать по камушкам вода.
Сколько было мною пережито,
Не забуду в жизни никогда!
Не забуду проклятые печи,
Но не те, в которых хлеб пекут,
Где сжигали трупы человечьи.
Только вспомнишь — слезы потекут.
В лагере нас голодом морили,
Псов кормили лучше, чем людей,
Палками резиновыми били,
Запрягали вместо лошадей.
Ежедневно сотни умирали,
В сутки двести-триста человек!
А как эти трупы убирали,
Не забудется вовек.
Говорят, что чуда не бывает,
Но случилось чудо наяву:
Я седьмой десяток доживаю
И еще, быть может, поживу...
Люди! Все живущие на свете,
Я прошу, я умоляю вас:
Берегите мир на всей планете,
Помните — живем мы только раз!
Под моим окном поет синица,
Наступает утренний рассвет...
Заксенхаузен сейчас мне снится,
Хоть прошло уже полсотни лет.
Будет в поле колоситься жито
И журчать по камушкам вода.
Сколько было мною пережито,
Не забуду в жизни никогда!
Не забуду проклятые печи,
Но не те, в которых хлеб пекут,
Где сжигали трупы человечьи.
Только вспомнишь — слезы потекут.
В лагере нас голодом морили,
Псов кормили лучше, чем людей,
Палками резиновыми били,
Запрягали вместо лошадей.
Ежедневно сотни умирали,
В сутки двести-триста человек!
А как эти трупы убирали,
Не забудется вовек.
Говорят, что чуда не бывает,
Но случилось чудо наяву:
Я седьмой десяток доживаю
И еще, быть может, поживу...
Люди! Все живущие на свете,
Я прошу, я умоляю вас:
Берегите мир на всей планете,
Помните — живем мы только раз!
Николай Георгиевич Лавринов (1916 – 2009)
Весной 1940 года Николая Лавринова призвали в армию. К началу войны Николай был уже заместителем политрука роты. В первую же ночь войны на Киев обрушился шквал огня, принесенный немецкими бомбардировщиками.
В одном из боев на прорыв Николая тяжело контузило, на поле боя его подобрали гитлеровцы и направили в концлагерь Хорол на Полтавщине. Оказавшись в плену, Лавринов несколько раз пытался бежать, однако сделать это удалось лишь в октябре.
Затем снова плен, овраг, наполненный военнопленными. Дальше — Умань, где лагерь был организован в открытом поле и огражден колючей проволокой. Затем — череда пересыльных лагерей и побег из Польши, закончившийся возвращением в лагерь для военнопленных Ильменау.
Из Германии убежать было невозможно. В Ильменау Николай Лавринов пробыл два года, четыре месяца и двадцать дней. Муки фашистского ада узник описал в книгах «Орлята», «Выживали самые выносливые», «Черные дни», «Узница концлагеря Равенсбрюк». Много лет спустя была издана пронзительная книга стихов поэта Николая Лавринова «Из лагерной тетради».
В своей повести «Долгий путь домой» Николай написал: «10.04.45. В Тюрингию нагрянули американские войска. Охрана разбежалась. Мы ворвались в канцелярию лагеря, в кабинет лагерфюрера, забрали свои формуляры, фотографии. Лагерь заходил ходуном, заликовал. Создается штаб русского самоуправления. К моему удивлению, я известен многим. Мои стихи и песни знают во многих лагерях».
Николая Лавринова ожидал долгий путь на Родину. Лишь спустя год, после работы на шахтах Донбасса, после постоянных проверок и обвинений, Николай вернулся в родную деревню.
Весной 1940 года Николая Лавринова призвали в армию. К началу войны Николай был уже заместителем политрука роты. В первую же ночь войны на Киев обрушился шквал огня, принесенный немецкими бомбардировщиками.
В одном из боев на прорыв Николая тяжело контузило, на поле боя его подобрали гитлеровцы и направили в концлагерь Хорол на Полтавщине. Оказавшись в плену, Лавринов несколько раз пытался бежать, однако сделать это удалось лишь в октябре.
Затем снова плен, овраг, наполненный военнопленными. Дальше — Умань, где лагерь был организован в открытом поле и огражден колючей проволокой. Затем — череда пересыльных лагерей и побег из Польши, закончившийся возвращением в лагерь для военнопленных Ильменау.
Из Германии убежать было невозможно. В Ильменау Николай Лавринов пробыл два года, четыре месяца и двадцать дней. Муки фашистского ада узник описал в книгах «Орлята», «Выживали самые выносливые», «Черные дни», «Узница концлагеря Равенсбрюк». Много лет спустя была издана пронзительная книга стихов поэта Николая Лавринова «Из лагерной тетради».
В своей повести «Долгий путь домой» Николай написал: «10.04.45. В Тюрингию нагрянули американские войска. Охрана разбежалась. Мы ворвались в канцелярию лагеря, в кабинет лагерфюрера, забрали свои формуляры, фотографии. Лагерь заходил ходуном, заликовал. Создается штаб русского самоуправления. К моему удивлению, я известен многим. Мои стихи и песни знают во многих лагерях».
Николая Лавринова ожидал долгий путь на Родину. Лишь спустя год, после работы на шахтах Донбасса, после постоянных проверок и обвинений, Николай вернулся в родную деревню.
Это не забыть
Я помню всё, уж вы поверьте.
Такое позабыть нельзя.
Разгром и плен, дороги смерти,
Конвой, собак и лагеря.
Любой советский заключённый
Любых фашистских лагерей
Являлся также обречённым
На гибель раньше иль поздней.
И каждый знал, не обольщался,
Надежд на милость не питал.
Единственно, чего он дожидался,
О чем он день и ночь мечтал.
Свобода и победа снились,
Чтоб Cepп и Молот победил,
Чтоб немцев в пух и прах разбили,
Чтоб день расплаты наступил.
Я помню всё, уж вы поверьте.
Такое позабыть нельзя.
Разгром и плен, дороги смерти,
Конвой, собак и лагеря.
Любой советский заключённый
Любых фашистских лагерей
Являлся также обречённым
На гибель раньше иль поздней.
И каждый знал, не обольщался,
Надежд на милость не питал.
Единственно, чего он дожидался,
О чем он день и ночь мечтал.
Свобода и победа снились,
Чтоб Cepп и Молот победил,
Чтоб немцев в пух и прах разбили,
Чтоб день расплаты наступил.
Борис Абрамович Слуцкий (1919 – 1986)
В 1937-1941 году будущий поэт учился в Московском юридическом институте, одновременно, с 1939 года — в Литературном институте им. Горького, в поэтическом семинаре И.Л. Сельвинского. Слуцкий окончил институт в первые дни войны, в марте 1941 опубликовал свои первые стихи.
С июня 1941 Борис Слуцкий стал рядовым 60-й стрелковой бригады, затем служил секретарем военным следователем в дивизионной прокуратуре. С апреля 1943 стал старшим инструктором политотдела 57-й армии. На фронте был тяжело ранен. Войну закончил в звании гвардии майора. Стихи во время войны эпизодически.
В августе 1946 из-за тяжелых головных болей (вероятно, результат незалеченной контузии) комиссован. 1946-1948 годы провел в госпиталях, перенес две трепанации черепа. Осенью 1948 года вернулся к активным занятиям поэзией.
Первая книга стихов поэта «Память». Борис Слуцкий был автором поэтических сборников «Время» (1959), «Сегодня и вчера» 1961), «Работа» (1964), «Современные истории» (1969), «Годовая стрелка» (1971), «Доброта дня» (1973).
В 1937-1941 году будущий поэт учился в Московском юридическом институте, одновременно, с 1939 года — в Литературном институте им. Горького, в поэтическом семинаре И.Л. Сельвинского. Слуцкий окончил институт в первые дни войны, в марте 1941 опубликовал свои первые стихи.
С июня 1941 Борис Слуцкий стал рядовым 60-й стрелковой бригады, затем служил секретарем военным следователем в дивизионной прокуратуре. С апреля 1943 стал старшим инструктором политотдела 57-й армии. На фронте был тяжело ранен. Войну закончил в звании гвардии майора. Стихи во время войны эпизодически.
В августе 1946 из-за тяжелых головных болей (вероятно, результат незалеченной контузии) комиссован. 1946-1948 годы провел в госпиталях, перенес две трепанации черепа. Осенью 1948 года вернулся к активным занятиям поэзией.
Первая книга стихов поэта «Память». Борис Слуцкий был автором поэтических сборников «Время» (1959), «Сегодня и вчера» 1961), «Работа» (1964), «Современные истории» (1969), «Годовая стрелка» (1971), «Доброта дня» (1973).
Кёльнская яма
Нас было семьдесят тысяч пленных
В большом овраге с крутыми краями.
Лежим безмолвно и дерзновенно,
Мрем с голодухи в Кёльнской яме.
Над краем оврага утоптана площадь —
До самого края спускается криво.
Раз в день на площадь выводят лошадь,
Живую сталкивают с обрыва.
Пока она свергается в яму,
Пока ее делим на доли неравно,
Пока по конине молотим зубами, —
О бюргеры Кёльна, да будет вам срамно!
О граждане Кёльна, как же так?
Вы, трезвые, честные, где же вы были,
Когда, зеленее, чем медный пятак,
Мы в Кёльнской яме с голову выли?
Собрав свои последние силы,
Мы выскребли надпись на стенке отвесной,
Короткую надпись над нашей могилой —
Письмо солдату Страны Советской.
«Товарищ боец, остановись над нами,
Над нами, над нами, над белыми костями.
Нас было семьдесят тысяч пленных,
Мы пали за родину в Кёльнской яме!»
Когда в подлецы вербовать нас хотели,
Когда нам о хлебе кричали с оврага,
Когда патефоны о женщинах пели,
Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу...»
Читайте надпись над нашей могилой!
Да будем достойны посмертной славы!
А если кто больше терпеть не в силах,
Партком разрешает самоубийство слабым.
О вы, кто наши души живые
Хотели купить за похлебку с кашей,
Смотрите, как, мясо с ладони выев,
Кончают жизнь товарищи наши!
Землю роем, скребем ногтями,
Стоном стонем в Кёльнской яме,
Но все остается — как было, как было!
Каша с вами, а души с нами.
1995
Нас было семьдесят тысяч пленных
В большом овраге с крутыми краями.
Лежим безмолвно и дерзновенно,
Мрем с голодухи в Кёльнской яме.
Над краем оврага утоптана площадь —
До самого края спускается криво.
Раз в день на площадь выводят лошадь,
Живую сталкивают с обрыва.
Пока она свергается в яму,
Пока ее делим на доли неравно,
Пока по конине молотим зубами, —
О бюргеры Кёльна, да будет вам срамно!
О граждане Кёльна, как же так?
Вы, трезвые, честные, где же вы были,
Когда, зеленее, чем медный пятак,
Мы в Кёльнской яме с голову выли?
Собрав свои последние силы,
Мы выскребли надпись на стенке отвесной,
Короткую надпись над нашей могилой —
Письмо солдату Страны Советской.
«Товарищ боец, остановись над нами,
Над нами, над нами, над белыми костями.
Нас было семьдесят тысяч пленных,
Мы пали за родину в Кёльнской яме!»
Когда в подлецы вербовать нас хотели,
Когда нам о хлебе кричали с оврага,
Когда патефоны о женщинах пели,
Партийцы шептали: «Ни шагу, ни шагу...»
Читайте надпись над нашей могилой!
Да будем достойны посмертной славы!
А если кто больше терпеть не в силах,
Партком разрешает самоубийство слабым.
О вы, кто наши души живые
Хотели купить за похлебку с кашей,
Смотрите, как, мясо с ладони выев,
Кончают жизнь товарищи наши!
Землю роем, скребем ногтями,
Стоном стонем в Кёльнской яме,
Но все остается — как было, как было!
Каша с вами, а души с нами.
1995
Виталий Ильич Смирнов (1930 — 1986)
Родился 18 мая 1930 года в городе Волховстрое Ленинградской области. Трудовую деятельность начал горнорабочим, трудился рабочим очистного забоя, машинистом подземного комбайна на шахтах треста «Краснолуч-уголь» в Луганской области. В 1953-1956 годах служил в рядах Советской Армии.
В 1966 году по приезде в Устюжну был принят на должность фотокорреспондента в редакцию газеты «Вперед». Затем работал литсотрудником, а с 1981 года — старшим корреспондентом отдела промышленности. В 1971 году окончил заочно Московский литературный институт им. Горького. Подборки его стихов публиковались на страницах районной газеты «Вперед», областной газеты «Вологодский комсомолец», в журнале «Север». Был лауреатом областного литературного конкурса имени Н. Рубцова.
Родился 18 мая 1930 года в городе Волховстрое Ленинградской области. Трудовую деятельность начал горнорабочим, трудился рабочим очистного забоя, машинистом подземного комбайна на шахтах треста «Краснолуч-уголь» в Луганской области. В 1953-1956 годах служил в рядах Советской Армии.
В 1966 году по приезде в Устюжну был принят на должность фотокорреспондента в редакцию газеты «Вперед». Затем работал литсотрудником, а с 1981 года — старшим корреспондентом отдела промышленности. В 1971 году окончил заочно Московский литературный институт им. Горького. Подборки его стихов публиковались на страницах районной газеты «Вперед», областной газеты «Вологодский комсомолец», в журнале «Север». Был лауреатом областного литературного конкурса имени Н. Рубцова.
Память
Еще во сне хожу в атаки
На гитлеровских егерей.
Еще мне видятся бараки
Немецких концлагерей.
Не плен, не плен меня печалит,
Молчу о том, что перенес...
Я вижу штабеля сандалий
И гору спутанных волос.
Всю ночь в освенцимском дыму
Горит огнями крематорий,
И дети в ряд по одному
Идут за лагерным забором.
И не проснуться, не забыться.
И все мучительнее страх.
И не взлететь на небо птицей
С дитем спасенным на руках.
Я до сих пор покой солдата
Не отвоюю у ночей,
И память с болью виноватой
Стоит у зарева печей.
Ее не утешает ныне,
Что свой последний лютый бой
Я вел с фашистами в Берлине.
(А стал солдатом под Москвой).
Прошли года. Уже старею.
Но вновь во сне из дальних лет
Мне дети просятся на шею,
Давно которых с нами нет.
Еще во сне хожу в атаки
На гитлеровских егерей.
Еще мне видятся бараки
Немецких концлагерей.
Не плен, не плен меня печалит,
Молчу о том, что перенес...
Я вижу штабеля сандалий
И гору спутанных волос.
Всю ночь в освенцимском дыму
Горит огнями крематорий,
И дети в ряд по одному
Идут за лагерным забором.
И не проснуться, не забыться.
И все мучительнее страх.
И не взлететь на небо птицей
С дитем спасенным на руках.
Я до сих пор покой солдата
Не отвоюю у ночей,
И память с болью виноватой
Стоит у зарева печей.
Ее не утешает ныне,
Что свой последний лютый бой
Я вел с фашистами в Берлине.
(А стал солдатом под Москвой).
Прошли года. Уже старею.
Но вновь во сне из дальних лет
Мне дети просятся на шею,
Давно которых с нами нет.
Статистические данные
После тщательного анализа всех источников предварительно было определено, что за годы войны пропало без вести и оказалось в плену 5 млн 59 тыс. советских военнослужащих, в числе которых 500 тыс. военнообязанных, призванных по мобилизации, захваченных противником в пути в воинские части. Как выяснилось при дальнейшем исследовании, не все пропавшие без вести были пленены. Около 450-500 тыс. человек из них фактически погибли или будучи тяжело ранеными, остались на поле боя, занятом противником. <...>
К сожалению, мы не можем с полной определенностью сказать о судьбе всех военнослужащих, не вернувшихся из плена, в том числе и о количестве погибших в неволе. Однако отдельные документы подтверждают судьбу 2 млн 329,5 тыс. человек (из них 1 млн 836,5 тыс. человек вернулись, а более 180 тыс. эмигрировали в другие страны).
Что касается вернувшихся из плена в конце войны и после ее завершения (1 836 562 человек), то они, как подтверждают документы, были направлены: около 1 млн человек — для дальнейшего прохождения военной службы в частях Красной Армии; 600 тыс. — для работы в промышленности в составе рабочих батальонов и 339 тыс. (в том числе 233,4 тыс. бывших военнослужащих) как скомпрометировавшие себя в плену — в лагеря НКВД.
Источник: Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооружённых сил.
/ Под ред. Г.Ф. Кривошеева — 2-е изд., доп. — Москва, Олма-пресс, 2005.
— 712 с.
После тщательного анализа всех источников предварительно было определено, что за годы войны пропало без вести и оказалось в плену 5 млн 59 тыс. советских военнослужащих, в числе которых 500 тыс. военнообязанных, призванных по мобилизации, захваченных противником в пути в воинские части. Как выяснилось при дальнейшем исследовании, не все пропавшие без вести были пленены. Около 450-500 тыс. человек из них фактически погибли или будучи тяжело ранеными, остались на поле боя, занятом противником. <...>
К сожалению, мы не можем с полной определенностью сказать о судьбе всех военнослужащих, не вернувшихся из плена, в том числе и о количестве погибших в неволе. Однако отдельные документы подтверждают судьбу 2 млн 329,5 тыс. человек (из них 1 млн 836,5 тыс. человек вернулись, а более 180 тыс. эмигрировали в другие страны).
Что касается вернувшихся из плена в конце войны и после ее завершения (1 836 562 человек), то они, как подтверждают документы, были направлены: около 1 млн человек — для дальнейшего прохождения военной службы в частях Красной Армии; 600 тыс. — для работы в промышленности в составе рабочих батальонов и 339 тыс. (в том числе 233,4 тыс. бывших военнослужащих) как скомпрометировавшие себя в плену — в лагеря НКВД.
Источник: Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооружённых сил.
/ Под ред. Г.Ф. Кривошеева — 2-е изд., доп. — Москва, Олма-пресс, 2005.
— 712 с.
Использованные источники
1. 45-я параллель: классическая и современная русская поэзия. Слуцкий Б.А. [Электронный ресурс]. – URL: https://md-eksperiement.org/post/20170621-biografiya-borisa-sluckogo (дата обращения: 13.10.2020).
2. 600 стихов о детях войны. Часть 6. Дети в концлагерях. – Блог Центральной библиотеки им. А.С. Пушкина г. Челябинска – [Электронный ресурс]. – URL: https://vokrugknig.blogspot.com/2020/03/6.html (дата обращения: 10.10.2020).
3. Библиотека электронной литературы. Большая книга стихов. Липкин С.И. [Электронный ресурс]. – URL: https://litresp.ru/chitat/ru/Л/lipkin-semen-izrailevich/boljshaya-kniga-stihov (дата обращения: 13.10.2020).
4. Виниченко С. Долгий путь домой [Электронной ресурс]. – Режим доступа: URL: https://proza.ru/2019/12/03/1358 (дата обращения: 12.10.2020).
5. Говорят погибшие герои 1941-1945 гг. / сост. Кондратьев В.А., Политов З.Н. – Москва: Издательство политической литературы, 1979. – 272 с.
6. Голодяевская Л.М. Говорите живым. Сборник стихов. / Л.М. Голодяевская – Самара.: Инсома-пресс, 2013. – 192 с.
7. Гражданская лирика советских поэтов / сост.: А.М. Турков – Москва, Детская литература, 1982. – 687 с.
8. Грунин Ю.В. Из плена – в плен / Ю.В. Грунин // Новый мир. – 2001. – №8.
9. Джалиль М. Избранное: пер. с. тат. / сост. С. Хаким – Москва: Советская Россия, 1976. – 320 с.
10. Игнатенко И. Рабы не мы; Мальцы нашли гранату: стихи / И. Игнатенко // Амур. Правда. – 2005. – 5 февр. – С. 5. – [Электронный ресурс]. – URL: http://praimaure.libamur.ru/avtor_priamure/24 (дата обращения: 10.10.2020).
11. Избранные произведения: [Стихотворения, поэмы] / Муса Джалиль; сост., вступ. ст. и примеч. Р.А. Мустафин; ред. пер. С.В. Ботвинник. – Л.: Советский писатель. Ленинградское отд-ние, 1979. – 575 с.
12. Казематами смерти (сборник воспоминаний бывших узников гитлеровских лагерей смерти) / под общей ред. П.П. Лялякина; глав. Ред. П.М. Кравченко // М.: Мысль, 1996. – [Электронный ресурс]. – URL: https://www.molodguard.ru/heroes3834/htm (дата обращения: 10.10.2020).
13. Липкин С. Моисей. – [Электронный ресурс]. – URL: https://stih.pro/moisej/ot/lipkin (дата обращения: 10.10.2020).
14. Литературное Приамурье. Игнатенко И.В. [Электронный ресурс]. – URL: http://priamure.libamur.ru/taxonomy/term/24 (дата обращения: 13.10.2020).
15. Маркиш Перец. Стихотворения и поэмы. – Ленинградское отделение издательства «Советский писатель». – 1969. – С. 159-161.
16. Пастернак Б.Л. Собрание сочинений в пяти томах. / Под ред. А.А. Вознесенского, Д.С. Лихачёва, Д.Ф. Мамлеева [и др.]. – Москва: Художественная литература, 1989. Т. II.
17. Публикация на сайте «KONTAKTE-КОНТАКТЫ», объединяющем представителей стран постсоветского пространства и жителей Германии.
18. Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооруженных сил. / Под ред. Г.Ф. Кривошеева – 2-е изд., доп. – Москва, Олма-пресс, 2005. – 712 с.
19. Священна память о войне. Стих зауральских поэтов о Великой Отечественной войне / Под ред. Т. Цаплиной // Курганская областная универсальная научная библиотека им. А.К. Югова. – Курган, 2010. – [Электронный ресурс]. – URL: http://pamyat.kurganobl.ru/pages_doc/stixi_zaur_poit_o_VOV.pdf (дата обращения: 10.10.2020).
20. Строфы века: Антология русской поэзии / Составитель Евг. Евтушенко. – М.: Полифакт. Итоги века, 1999. – 15ВК 5-89356-006-ХВ.
21. Твардовский А.Т. Собрание сочинений в пяти томах / А.Т. Твардовский, Москва: Художественная литература, 1966-1971. Т. 3.
22. Устюжна. Краеведческий альманах 3. Литературная Устюжна. Виталий Смирнов [Электронный ресурс] / ред. М.А. Безнин, А.В. Бобров, М.А. Вавилова и др. // Вологда: Русь, 1995. – URL: https://www.booksite.ru/fulltext/3us/tuz/hna/18.htm (дата обращения: 13.10.2020).
23. Электронная еврейская энциклопедия. Маркиш Перец [Электронный ресурс]. – Режим доступа: URL: https://eleven.co.il/jewish-literature/in-yaiddsh/12638/ (дата обращения: 12.10.2020).
1. 45-я параллель: классическая и современная русская поэзия. Слуцкий Б.А. [Электронный ресурс]. – URL: https://md-eksperiement.org/post/20170621-biografiya-borisa-sluckogo (дата обращения: 13.10.2020).
2. 600 стихов о детях войны. Часть 6. Дети в концлагерях. – Блог Центральной библиотеки им. А.С. Пушкина г. Челябинска – [Электронный ресурс]. – URL: https://vokrugknig.blogspot.com/2020/03/6.html (дата обращения: 10.10.2020).
3. Библиотека электронной литературы. Большая книга стихов. Липкин С.И. [Электронный ресурс]. – URL: https://litresp.ru/chitat/ru/Л/lipkin-semen-izrailevich/boljshaya-kniga-stihov (дата обращения: 13.10.2020).
4. Виниченко С. Долгий путь домой [Электронной ресурс]. – Режим доступа: URL: https://proza.ru/2019/12/03/1358 (дата обращения: 12.10.2020).
5. Говорят погибшие герои 1941-1945 гг. / сост. Кондратьев В.А., Политов З.Н. – Москва: Издательство политической литературы, 1979. – 272 с.
6. Голодяевская Л.М. Говорите живым. Сборник стихов. / Л.М. Голодяевская – Самара.: Инсома-пресс, 2013. – 192 с.
7. Гражданская лирика советских поэтов / сост.: А.М. Турков – Москва, Детская литература, 1982. – 687 с.
8. Грунин Ю.В. Из плена – в плен / Ю.В. Грунин // Новый мир. – 2001. – №8.
9. Джалиль М. Избранное: пер. с. тат. / сост. С. Хаким – Москва: Советская Россия, 1976. – 320 с.
10. Игнатенко И. Рабы не мы; Мальцы нашли гранату: стихи / И. Игнатенко // Амур. Правда. – 2005. – 5 февр. – С. 5. – [Электронный ресурс]. – URL: http://praimaure.libamur.ru/avtor_priamure/24 (дата обращения: 10.10.2020).
11. Избранные произведения: [Стихотворения, поэмы] / Муса Джалиль; сост., вступ. ст. и примеч. Р.А. Мустафин; ред. пер. С.В. Ботвинник. – Л.: Советский писатель. Ленинградское отд-ние, 1979. – 575 с.
12. Казематами смерти (сборник воспоминаний бывших узников гитлеровских лагерей смерти) / под общей ред. П.П. Лялякина; глав. Ред. П.М. Кравченко // М.: Мысль, 1996. – [Электронный ресурс]. – URL: https://www.molodguard.ru/heroes3834/htm (дата обращения: 10.10.2020).
13. Липкин С. Моисей. – [Электронный ресурс]. – URL: https://stih.pro/moisej/ot/lipkin (дата обращения: 10.10.2020).
14. Литературное Приамурье. Игнатенко И.В. [Электронный ресурс]. – URL: http://priamure.libamur.ru/taxonomy/term/24 (дата обращения: 13.10.2020).
15. Маркиш Перец. Стихотворения и поэмы. – Ленинградское отделение издательства «Советский писатель». – 1969. – С. 159-161.
16. Пастернак Б.Л. Собрание сочинений в пяти томах. / Под ред. А.А. Вознесенского, Д.С. Лихачёва, Д.Ф. Мамлеева [и др.]. – Москва: Художественная литература, 1989. Т. II.
17. Публикация на сайте «KONTAKTE-КОНТАКТЫ», объединяющем представителей стран постсоветского пространства и жителей Германии.
18. Россия и СССР в войнах XX века: Потери вооруженных сил. / Под ред. Г.Ф. Кривошеева – 2-е изд., доп. – Москва, Олма-пресс, 2005. – 712 с.
19. Священна память о войне. Стих зауральских поэтов о Великой Отечественной войне / Под ред. Т. Цаплиной // Курганская областная универсальная научная библиотека им. А.К. Югова. – Курган, 2010. – [Электронный ресурс]. – URL: http://pamyat.kurganobl.ru/pages_doc/stixi_zaur_poit_o_VOV.pdf (дата обращения: 10.10.2020).
20. Строфы века: Антология русской поэзии / Составитель Евг. Евтушенко. – М.: Полифакт. Итоги века, 1999. – 15ВК 5-89356-006-ХВ.
21. Твардовский А.Т. Собрание сочинений в пяти томах / А.Т. Твардовский, Москва: Художественная литература, 1966-1971. Т. 3.
22. Устюжна. Краеведческий альманах 3. Литературная Устюжна. Виталий Смирнов [Электронный ресурс] / ред. М.А. Безнин, А.В. Бобров, М.А. Вавилова и др. // Вологда: Русь, 1995. – URL: https://www.booksite.ru/fulltext/3us/tuz/hna/18.htm (дата обращения: 13.10.2020).
23. Электронная еврейская энциклопедия. Маркиш Перец [Электронный ресурс]. – Режим доступа: URL: https://eleven.co.il/jewish-literature/in-yaiddsh/12638/ (дата обращения: 12.10.2020).